Виталий Гладкий - Ушкуйники

Плотно отобедав и поблагодарив хлебосольных хозяев, гости вышли из-за стола: захотелось подышать посвежевшим к вечеру воздухом, ибо изба, в коей они пировали, была все-таки для столь многолюдной компании тесновато-душноватой. Вдобавок ни таваста, ни русов не покидало привычное чувство настороженности, поэтому они ни на минуту не расставались с оружием (сембам попросту объяснили, что таков-де у них обычай). Да и пили в меру – в отличие, например, от тех же воинов Скомонда, которые сдержанностью в вопросе винопития не отличались и к концу застолья практически уже лыка не вязали.

Выйдя во двор, пятеро беглецов увидели возле конюшен две прочные клетки, в одной из которых сидел Бернхард фон Шлезинг, а в другой – Адольф фон Берг. Оба были раздеты до исподнего и представляли сейчас собой воистину жалкое зрелище. Подле клеток толпились сембские дети и подростки: они дразнили пленников, как загнанных в капакан волков, кидая сквозь прутья клеток камешки и лепешки лошадиного помета.

Бернхард фон Шлезинг сидел точно окаменевший. Казалось, он полностью отключился от действительности, ибо совершенно не обращал внимания ни на детей, ни на их дикие выходки. Зато Адольф фон Берг, напротив, реагировал очень бурно: рычал как затравленный зверь, бросался всем корпусом на прутья клетки и тряс их с такой силой, что казалось: еще немного – и дерево не выдержит. Находившиеся неподалеку два стража на всякий случай держали копья наизготовку: вдруг гиганту и впрямь удастся вырваться на свободу?

Завидев русских витязей, дети, преисполненные почтения к ним и уважения, смолкли и отступили в сторону, а фон Берг закричал, обращаясь к Гориславу:

– Вели варварам дать мне меч! Я рыцарь и хочу умереть в честном бою!

– Слово «честь» из твоих уст слышится бранным, – холодно ответствовал Горислав. – За вашу подлость нет вам обоим прощения. Молитесь! Может, Господь сжалится над вами…

– Не уходи! Ты же рыцарь! Ты не можешь позволить грязным язычникам, надругаться над нобилем, христианином!

– Скажи им о том сам, – язвительно усмехнулся Горислав и подошел к соседней клетке.

Бернахрд фон Шлезинг медленно поднял голову и с ненавистью посмотрел на него.

– Ты пожалеешь… Вы все еще пожалеете о том, что приняли сторону язычников! – процедил он сквозь зубы и презрительно отвернулся.

– Блажен, кто верует, – насмешливо парировал Горислав. – Ты сам втоптал свою славу в грязь, тевтонец!. Язычники, не отмеченные святостью истинной веры, оказались гораздо чище и честнее тебя, греховного отступника от заповедей Господних!

Фон Шлезинг угрожающе вскинулся, но воевода, брезгливо поморщившись, резко развернулся и пошел прочь, увлекая за собой Венцеслава.

Поскольку кивлянин беседовал с тевтонцами по-немецки, Стоян озадаченно ткнул Носка в бок и спросил удивленно:

– Чего это они, интересно, не поделили?

– Лютуют немчины, – со знанием дела ответил приятель, разводя руками. – И то: шли по шерсть, а глядь, сами же стрижеными и оказались! – Он коротко, но задорно хохотнул. – А мальцы-то шибко их пометом изгваздали! На совесть потрудились, озорники! Эвон как гордых господ унизили!..

Стоян тоже рассмеялся, и так, гогоча на ходу, оба кинулись догонять Горислава с Венцеславом.

Адольф фон Берг, свирепо оскалившись, проводил их взглядом, полным лютой ненависти. Осознав же собственное бессилие, перенесся мысленно в свой замок в Германском «языке» [119] После упразднения в 1312 г. ордена тамплиеров значительная часть его владений была передана госпитальерам, а оставшиеся земли были поделены на так называемые «языки» между Арагоном, Овернью, Кастилией, Англией, Францией, Германией и Провансом. Каждый «язык» управлялся приором, а на Родосе и Мальте – бейлифом. , доставшийся ему в качестве наследства от одного из казненных тамплиеров. В подвале того замка имелись дыба и небольшой горн, и он любил пытать там каленым железом и ломать на дыбе очередного нечестивца, посмевшего перейти ему дорогу. А то и содрать живьем кожу с браконьера, пойманного верными слугами в принадлежавших ему лесных угодьях. Адольф фон Берг вдруг безумно расхохотался, брызжа слюной во все стороны, и вновь принялся истово проверять прутья клетки на прочность.

В отличие от беснующегося госпитальера Бернхард фон Шлезинг опять погрузился в каменную задумчивость. Его голова казалась ему самому пустым горшком, куда не могла более пробиться ни одна мысль. Лишь однажды, заслышав ржание своего курсера (сембы доставили в городище и всех рыцарских коней), он оживился и даже попытался взглядом найти верного боевого друга. Увы, тщетно…

Жеребцы были сейчас надежно заперты в одной из конюшен и спокойно хрустели там сочной свежескошенной травой. Да, дестриэ и курсеры без колебаний шли на ощетинившуюся копьями сомкнутую пехоту, ибо не имели страха. В качестве заслуживающих внимание препятствий они вообще способны были воспринимать разве что особенности рельефа да равных себе по габаритам сородичей. Двуногие же, пытавшиеся угрожать им чем-либо, вызывали у жеребцов лишь раздражение, граничавшее с бешенством. Однако стоило дестриэ и курсерам потерять всадника, как они практически тотчас превращались в мирных травоядных животных и даже старались убраться от места кровопролития как можно дальше. При всем при том боевые кони отличались безмерной недоверчивостью, и подступиться к ним незнакомому человеку было довольно сложно. Именно потому угон рыцарских коней считался одним из самых рискованных мероприятий.

Но не зря же в жилах сембов текла кровь кочевников, скифов и сарматов, мигрировавших под натиском других племен из благодатного юга на суровый север: уж они-то знали, как обходиться с лошадьми, пусть даже чужими и боевыми! Поэтому, воспользовавшись мудрым наследием предков, после памятного сражения на лесной поляне сембы не только достаточно быстро вошли в доверие к рыцарским коням, но даже смогли погрузить на них оружие и доспехи, снятые с убитых тевтонцев.

…Свид не присоединился к своим спутникам. Его и без того угрюмое лицо после застолья отчего-то еще более посуровело. Казалось бы, живи-радуйся, что все так хорошо закончилось. Тем более что сембские старейшины пообещали проводить киевских воевод и ушкуйников до самой границы Литвы, а его – до рыбацкого селения на берегу моря (там жили хорошие знакомые Свида). А уж оттуда ему до капища Чернобога – рукой подать!

И все-таки таваста томили и мучили неясные предчувствия: то ли беды, то ли просто каких-то неизбежных неприятностей. В полном одиночестве он долго и неприкаянно бродил по городищу, пока не наткнулся на большую избу с резным трезубцем над входом, символизировавшим главную триаду прусских богов – Патолло, Перкуно и Потримпо. Таваст сразу понял, что это общинная изба-храм. Но почему вход в нее охраняют два вооруженных до зубов воина?!