Дарья Плещеева - Курляндский бес

– Но пусть нас проводят. Хотя бы до того места, где мы можем встретить настоящих беженцев, стремящихся в Ригу, и войти туда вместе с ними, – сказала Анриэтта. – Еще нам нужны вещи, по которым бы все поняли, что мы – немецкие дворянки из Богом забытого имения между Кокенгаузеном и Крейцбургом.

– Арсений Петрович, пройдись с ними по лавкам, пусть наберут, чего им нужно, – распорядился воевода. – И где тот молодец – из Архангельска, что ли?

– Я велел ему ждать во дворе.

– Махни ему, пусть поднимется.

Петруха, знавший, что его позовет воевода, околачивался в замковом дворе, Ивашка – также, но по иной причине: он хотел быть поблизости от Денизы; он видел, что она и Анриэтта из города, где их поселили в почтенном семействе, приходят в замок к Ордину-Нащокину, и надеялся на случайную встречу. Когда Шумилов махнул рукой Петрухе, Ивашка пошел следом за ним к лестнице – нетрудно сказать, что решил, будто приглашение и к нему относится.

Оба молча поднялись на галерею, так же молча поклонились в пояс Ордину-Нащокину и Шумилову. Дениза и Анриэтта, которые должны были подождать Шумилова, отошли в сторонку.

Тот недовольно посмотрел на Ивашку, но промолчал.

– Ты можешь вернуться домой, в Архангельск, – сказал воевода Петрухе. – Силком держать не стану. Поедешь с Арсением Петровичем до Москвы, потом – домой. А лучше бы тебе остаться тут, при мне. Тут – дело, тут ты себя покажешь. Сам знаешь – сколько судов задумано построить. Мне такие молодцы нужны.

Воевода довольно разбирался в людях – знал, на какую наживку может клюнуть молодец вроде Петрухи.

– Коли твоей милости угодно, так останусь, – с достоинством ответил Петруха.

– Правильно решил, – одобрил Шумилов. – Ну, стало быть, Афанасий Лаврентьевич, забирай себе Васильева, сделай милость. А тебя, Макаров, я беру с собой в Москву. Прощайтесь, склочники.

Ивашка уставился на Петруху, Петруха – на Ивашку. Сбылась мечта – им больше не придется терпеть друг дружку. Одному дорога – в Посольский приказ, в Москву, другому – на новые двинские верфи.

– Вот и славно, – сказал Петруха. – Ну, ты, стало быть… прости, коли перед тобой чем грешен…

– Да и ты прости, – отвечал Ивашка.

Понимая, что если и свидятся еще раз, то случайно, они оба покивали друг другу, да и обнялись – вдруг, неожиданно.

– Арсений Петрович, а ведь нельзя их разлучать, – сказал Ордин-Нащокин. – Грех.

– Отчего же грех? – удивился Шумилов.

– Да ты на них погляди. Не видишь, что ли? Побратимы.

– Они?!

– Да. Видно же. Оставь мне и этого, что ли. Не все же моему Воину под диктовку письма писать, я его не к этому предназначил.

– Они твою милость своими склоками изведут и в гроб загонят.

– Ничего, потерплю.

Воевода усмехнулся.

Ивашка с Петрухой не то что отпустили – оттолкнули друг дружку. Сперва свирепо уставились, глаза в глаза, а потом Петруха, улыбнувшись во весь рот, со всей дури треснул Ивашку по плечу и получил такой же короткий и сочный удар.

– Ну вот и договорились, – заметил воевода. – И первое вам дело – в ночь выехать, довезти этих двух, и не ведаю, как их теперь по-русски-то назвать… Довезти до…

Немецкая карта здешней местности лежала на дорожном аналое, придавленная тетрадями. Ордин-Нащокин вытянул ее и ткнул пальцем посередке.

– Хоть до Икскюля, что ли. Но везти задворками, в ногах у нашего войска не путаться.

Передовые полки войска шли к Риге, и шли споро.

– Как твоей милости угодно, – сказал Петруха. – Где для них коней взять?

Оставленные на левом берегу бахматы были благополучно переправлены на правый и уже отъелись.

– Я велю дать им под верх смирных коней. А вы отыщите бритву, щетину обрейте, в немецкое платье опять обрядитесь…

– Опять бритву?! – хором воскликнули Ивашка и Петруха. И Шумилов, еле сдерживая смех, чуть не взашей вытолкал их с галереи.

Приказ воеводы был выполнен – в ночь Анриэтта, Дениза и их охрана отправились к Риге.

Анриэтта уже почти не хромала – у обозных лекарей нашлась отличная ядреная мазь, такой нестерпимой вони, что хоть помирай, но способная убрать воспаление что с конского, что с человечьего колена. Одежду себе подруги выбрали такую, чтобы сойти за дворяночек средней руки. Воспользовавшись добротой воеводы, прикупили и белья – лучшего, какое нашлось в глуши. Все увязали в два узла – как полагается беженкам.

Дорога заняла более суток, и к Икскюлю они выехали на рассвете. Дорога была забита телегами, повозками, попадались и кареты – лифляндские жители бежали под защиту рижских стен.

– Вот тут нам и расставаться, – сказал, обернувшись, Петруха.

– Благодарю, – ответила Анриэтта. – Помогите сойти с коня.

Петруха понял – не хочет прыгать, бережет колено. Он, перекинув ногу через конскую холку, ловко соскочил с бахмата и снял женщину с седла.

Дениза соскользнула наземь сама. Ивашка спешился и встал перед ней, не зная, как быть с руками – они вцепились в ременный повод мертвой хваткой.

– Даже не знаю, как вас за все благодарить, – сказала ему Дениза. – Я таких людей, как вы, очень редко встречала… Мне за вашу доброту и отплатить нечем…

Она смутилась – понятно же ей было, что тут уже не доброта, а совсем иное.

Ивашке тоже было страх как неловко. Есть вещи, о которых молодцы с девками не говорят, а коли такое дело вышло – сваху посылают. Тут же ближайшая сваха – в Друе, поди, и та какая-нибудь бестолковая…

Всю дорогу заговорить о самом главном собирался – до последней минуты дотянул. А слов-то подходящих и нет! Да и страшно – она там, у себя, во Франции, вроде княгини или боярыни, а он – кто?

Однако смелым Бог владеет. Эта поговорка вовремя пришла Ивашке на ум. Страшно было – чуть не до дрожи, а промолчишь – всю жизнь себя корить станешь, честить дураком и болваном…

– Домишко у нас в Замоскворечье, – сказал он. – Домишко невелик, да свой. Матушка там хозяйничает… сад хороший, яблоки, груши, вишня – все свое… сейчас в саду хорошо… лавочка стоит под старой грушей… качели можно повесить… матушка ждет не дождется… домишко еще хороший, крепкий… матушка кур развела… весной у нас – как в раю, все белым и розовым цветом цветет…

Эта несвязная речь по-голландски прозвучала еще более несуразно. Однако иначе Ивашка не умел – не знал, как нужно, и отродясь так не говорил ни с кем.

И Дениза не знала, как тут отвечать. Опять признаваться в своем замужестве? Так мужа, можно сказать, нет – у него другая, у него дети от другой, и встреча невозможна – не гоняться же за ним по всей Шотландии, и вряд ли он обрадуется, увидев безупречно верную супругу…

Вдруг она поняла – это знак, Господь дважды райского сада не предлагает.

Войти в этот сад без любви – пожалуй, грех. Но ведь и закрыть для себя ту дорогу, что ведет к любви, – тоже, наверно, грех?