М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Куда меня привезли? Ясно, что не в главную городскую тюрьму. Скорее всего, это «домашняя» тюрьма Алигота-паши, в которой он держит своих должников или пленников, ожидающих выкупа. Меня-то никто не выкупит. Не надо быть пророком, чтобы предсказать мою участь. Утром — допрос (в том нежилом строении, наверное, пыточный застенок), после допроса — предложение воевать на стороне татар, наконец мой отказ и… гибель. О, аллах! Прими душу мою и покарай моих душегубов!

За этими невеселыми размышлениями прошло какое-то время. И вдруг со стороны калитки я услышал гулкий удар, треск дерева и отчаянный визг, захлебнувшийся на высокой ноте. Затем — недолгая возня, полупридушенные всхрипы, и вновь чья-то голова закрыла надо мной звезды.

— Аталык! Ты целый?

Хвала тебе, Всемогущий, Всеведущий! Ведь что Кубати, смелый мой мальчуган. Как он отыскал меня, нарт лучезарный?

— Все мое при мне, парень.

— До копья дотянешься? — Бати опустил вниз конец крепкого древка.

— Нет, коротка палка-выручалка. Даже если прыгать, как собака на плетень, все равно не достать.

— Подожди, — голова парня исчезла.

По звуку мне казалось, что он подтаскивает к краю ямы какой-то тяжелый груз.

— Прижмись к стене, — попросил он меня.

В яму свалился, издавая плаксивые стоны, стражник со связанными руками и кляпом во рту.

— Болет, — снова позвал меня кан. — Лезь к нему на плечи. Заставь эту скотину стоять как следует, — Кубати впервые в жизни позволил себе произнести грубое слово. Я встряхнул стражника.

— Сверну шею вот этими двумя пальцами. Понял?

Стражник быстро и радостно закивал головой.

Стоял он прочно. С его плеч до древка копья достал я легко. А Кубати вытянул меня из ямы ловчее, чем луковицу из грядки.

Дверь в ограде была разнесена в щепки. Здесь же лежал круглый валун величиной с добрый лошадиный круп. Рядом с камнем — стражник с разбитым черепом: перед этим он, видно, сидел, привалившись к двери.

Я еще раз подивился силе моего воспитанника. Мне бы вряд ли удалось расщепить крепкую дубовую дверь с одного удара, хотя и я сумел бы швырнуть этот камень на расстояние трех-четырех шагов.

Увешанный оружием, Кубати дал мне саблю и мой же кинжал, над украшением которого он трудился в последние дни в мастерской Хилара.

— Как ты меня нашел?

— Халелий сказал.

— Слуга бедного Аслана-паши?

— Он самый. Хотел предупредить обо всем, да не поспел вовремя. Пришел к Хилару, когда все было кончено.

— Что, что?!

— Их было пятеро, — Кубати тяжело, с затаенной болью вздохнул.

Парень торопливо вел меня по окраинным улочкам к какому-то ему одному известному месту.

— Что с Хиларом? — я сильно забеспокоился.

— Мы сражались. Я не сумел его защитить. Он дрался, как лев. — Бати помолчал, переводя дыхание, и совсем уже по-взрослому добавил:

— Мир праху его…

— Аминь… А эти пятеро?

— Все убиты.

Я не стал расспрашивать его о подробностях. Халелий ждал нас с двумя лошадьми на дороге, ведущей к побережью. Налькут тихонько заржал, увидев своего хозяина. Ночная мгла уже рассеялась, уступая место пока еще робкому предутреннему свету.

В седельных сумках были припасы на дорогу, порох и пули. Халелий снял с себя лук и колчан со стрелами. Это оказался мой любимый лук — он, к счастью, лежал у Хилара. Задушевный друг собирался подновить на нем костяную инкрустацию, да так и…

Халелий, ни слова не говоря, протянул мне ружье — ту самую эржибу, которую я подарил когда-то Аслану. Мне хотелось излить на загадочно-мрачноватого татарина поток благодарственных слов, но он не стал слушать. Круто повернувшись, он поспешил в город.

Я недоуменно посмотрел на Кубати.

— Этот Халелий, — сказал он, — жил одно время в Кабарде. Работал у моего отца конюхом. Меня он узнал сразу, когда мы встретились еще в день приезда в Каффу.

— Так почему он молчал все это время?

— Говорит, что длинный язык укорачивает жизнь.

До Каффы мы добрались быстро и без приключений. Там сразу продали чужую лошадь и попытались отплыть на первом же корабле, повернутом носом к кавказскому берегу. Огромный толстый грек заломил такую цену, что я чуть не схватился за рукоять кинжала. У нас не было и пятой доли таких денег. Торчать хоть один лишний час на берегу — означало рисковать жизнью. В любое мгновение могла прискакать из Бахчисарая целая орда посланных в погоню стражников.

Жадный кормчий уже поднялся по трапу на борт, чтобы дать приказ к отплытию, как вдруг к нему подошел стоявший на палубе молодой невысокого роста человек в черной черкеске и высокой шапке из черного каракуля. До сих пор, я заметил, он с любопытством наблюдал за нашими препирательствами с толстым греком, а теперь что-то говорил этому борову на ухо. Кормчий удовлетворенно хмыкнул и сделал нам знак рукой.

Молодой человек приветливо улыбнулся:

— Поднимайтесь, земляки, на это благословленное аллахом корыто. Я уговорил нашего щедрого хозяина согласиться на ту плату, которую вы ему предлагали.

Раздумывать было нечего.

Вечерний намаз мы совершили уже далеко в открытом море.

Молодой кабардинец (наверное, на год-другой меня моложе) не спрашивал наших имен, но не назвал и своего. Сказал только, что побывал в Турции «из простого любопытства». В Анапе мы расстались с этим очень приятным человеком.

Не видал я еще ни у кого таких умных проницательных глаз. Хотел бы еще с ним встретиться. Я думаю, наверное, он просто заплатил греку за наш проезд.

Из Анапы он отправился в Азов, чтобы поговорить зачем-то с русским губернатором по имени Ап-рак-син, а мы с Кубати, не теряя времени даром, как две голодные курицы на зов хозяйки, заторопились сюда, к родным пределам. Вот и все.

Канболет проснулся с первыми лучами восходящего солнца. Светло и покойно было у него на душе. Вспомнив вчерашний вечер, он улыбнулся. Несколько диен такой жизни, когда Нальжан будет их «чем-нибудь чуточку кормить», и обрастешь жиром подобно тому бычку, которого готовят для праздничного пиршества.

Быстро одевшись, он подошел к Бати, сладко спавшему в той же небольшой гостевой. Канболет тихонько рассмеялся и запел:

При первых словах песенки, которую Канболет пел, умело подделывая свой голос под стариковский, юноша открыл глаза. Сообразив, что над ним поют колыбельную, смутился, укоризненно посмотрел на аталыка и потянулся за своей одеждой.