М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Восторженный ропот волнами прокатывался по толпе. Некоторые порой не выдерживали и высказывали свои замечания громкими голосами:

— Смотрите, до чего красив!

— А сам аталык? Давно ли из возраста кана вышел!

— Оба друг друга стоят!

— А младший Хатажуков?! Вот князь настоящий! Порода!

— Сын кошки не травкой кормится, сын кошки за мышкой охотится!

— И запасного коня с собой ведет…

— Тоже хорош, буланый, ах, как хорош! Наверное, сосруковский Тхожей был таким!

— У Тузарова хоара не хуже. Я знаю — Налькут зовут его.

— А этот юный князек из тех петушков, у кого рано гребешки вырастают!

— И шпоры…

— Отец его, говорят, в юности таким же был.

— От колючки колючка и рождается!

— Эй, кто там злобствует? Не стыдно?

— Смотрите, с ними Казаноков Джабаги!

— Уо! Точно! В черной черкеске!

— Джабаги-и-и!

— Казанокову счастья и удачи!

— Это наш человек!

— Бэрчет ему!

— Он друг Тузарова!

— Тузарову тоже изобилия!

— Молодец, Тузаров!

Когда всадники спешились и — первым Казаноков, за ним Канболет, а третьим Кубати — скрылись в дверном проеме хачеша, толпа сразу успокоилась и теперь уже терпеливо ожидала угощения. И долго терпеть не пришлось.

Хатажуковские унауты начали вылавливать из котлов и вываливать на круглые столики, а то и просто на широкие, поставленные на козлы доски увесистые куски дымящейся говядины и баранины, отдельно клали жареное мясо, посыпанное солью в смеси с тминной мукой, сваренных в сметане кур и копченых уток, ставили большие глиняные горшки с зайчатиной или олениной, томленной в соусе из сушеных слив, пахучих трав и перца, несли из-под кухонных навесов просяные и ячменные кыржыны, из темного погреба поднимали пузатые коашины с махсымой, расставляли в деревянных чашах заготовленную впрок тыквенную мякоть, варенную в меду…

Никогда еще не видели здешние простолюдины такого щедрого угощения.

Они, правда, не выкрикивали громких похвал князю, не умилялись и не унижались. Все держали себя степенно, не было никакой толкотни, каждый спешил передать соседу любой кусок, на который тот бросил более или менее ласковый взор.

И только дети и собаки, шныряющие повсюду, вносили некоторую сумятицу в обстановку праздника. Однако лакомых кусков хватало всем — и взрослым, и детям, и даже собакам.

Из растворенных дверей княжеского дома вырвались, звуки музыки. Вот задорная трескотня пхацича, вот душевно-тоскливая песнь срины [154] каб. — свирель. и накыры [155] каб. — горн. — большого искусства требует игра на этих дудочках. Затем вступает в игру шичапшина — тоненько плачет смычок, скользя по струнам из конского волоса. А вот подала свой низкий волнующий голос пшинадыкуакуа [156] каб. — род арфы. , похожая на лук с несколькими тетивами, — чем ближе тетива к центру дуги, тем она короче и звончее.

Люди во дворе и почетные старики из простонародья, усаженные на длинной скамье под навесом, — все встрепенулись, приободрились, стали меньше есть и больше налегать на махсыму.

— Ну, теперь уоркский зао-орэд пойдет! — уверенно сказал все тот же всезнающий старичок.

Он оказался прав. Чей-то голос в хачеше затянул:

(Старичок горестно покачал головой:

— А еще говорят, будто есть предел бесстыдству!)

(— Вот уж верно! — сказал старичок. — Стервятники — они и есть стервятники!)

(— Как будто Тлепшу больше делать нечего, как только помогать грабителю!)

(— С «белой душой»… Да ночь безлунная и то светлее!)

В хачеше смолкла музыка, и какое-то короткое время было тихо и в доме и во дворе.

— А у нас тут лучше, чем там, — старичок показал рукой в сторону хачеша.

— Что там у них? Я знаю. Каждый косится по сторонам — как бы не унизили его высокого достоинства, как бы не забыли в очередной раз ему честь оказать. А если он слово скажет, так не моги не восхититься! Он будет прибедняться, скромничать, называть себя недостойным, но не дай тебе аллах, если ты не станешь с ним спорить и убеждать его в обратном! Каждому интересно только тогда, когда говорят о нем или он сам говорит. Бедный тузаровский воспитанник сейчас стоит у дверей и мается. Он, я знаю, умный мальчик и ему трудно выслушивать всякие глупости. Хорошо, когда говорит наш Джабаги или хотя бы Кургоко, а вот если другие… Тузаров Канболет — большой умница, но сейчас молчит. Да и зачем ему говорить? Свое дело он сделал. Кургоко в это время его усиленно потчует своим любимым блюдом: костным мозгом оленя с медом. Считается, что такая еда помогает быстрее восстанавливать силы после ранения и продлевает молодость. А я думаю, не такая уж беда, когда сила уходит из рук и ног, гораздо хуже, когда ум дряхлеет. Птицу носят крылья до последнего дня ее жизни. Вот таким же сильным должен оставаться до самого конца и человеческий ум. Для того, чтобы устремляться ввысь, птице даны крылья, а человеку — разум. Сейчас в хачеше кто-нибудь говорит хох. Давайте и мы попросим нашего старшего произнести для всех нас старинную здравицу.