Теофиль Готье - Железная маска (сборник)

Неудивительно, что с таким прошлым за плечами, с присущей склонностью к риску и с редкостной силой и ловкостью Паскуале Бруно вскоре стал играть странную роль, которая, однако, пришлась ему по душе, – роль высшего судьи, если можно так выразиться. В Сицилии, и особенно в Баузо и его окрестностях, не совершалось ни одного беззаконного акта, который избежал бы его суда. Приговоры Паскуале почти всегда поражали людей богатых и сильных – неудивительно поэтому, что все обездоленные горой стояли за него. Когда некий синьор требовал непомерной аренды со своего бедняка фермера, когда корыстолюбие родителей мешало браку влюбленных, когда несправедливый приговор угрожал невиновному, шли к Бруно. Он, узнав об этом, брал карабин, отвязывал четырех корсиканских псов, единственных своих помощников, вскакивал на арабского скакуна, родившегося, как и он, в горах, выезжал из небольшой крепости Кастель-Нуово, своей резиденции, и представал перед синьором, строгим отцом или неправедным судьей. В тот же миг арендная плата снижалась, влюбленные вступали в брак, а арестованный получал свободу. Естественно, что люди, облагодетельствованные Паскуале Бруно, платили ему неограниченной преданностью. Напротив же, меры, какие предпринимались против него ни к чему не приводили – благодарные и бдительные крестьяне тут же предупреждали его о грозящей опасности.

Вскоре из уст в уста стали передаваться странные рассказы, ведь чем примитивнее человек, тем больше он верит в чудеса. Как-то раз, рассказывали, в бурную ночь, когда весь остров содрогался от ударов грома, Паскуале Бруно заключил договор с ведьмой и в обмен на свою душу приобрел три необыкновенных дара: становиться невидимым, мгновенно переноситься с одного края острова на другой и не страшиться ни пули, ни кинжала, ни огня. Договор этот, утверждала молва, заключен был на три года. Якобы Паскуале Бруно подписал его лишь для того, чтобы завершить дело мести, для которого и трех лет, как ему казалось, будет многовато. Сам Бруно этих домыслов не опровергал, понимая, что они ему на руку. Более того, он всеми силами старался придать им видимость правдоподобия. Благодаря связям с многими и многими людьми Паскуале узнавал такие подробности, о которых, казалось, не должна знать ни одна живая душа, – и это тоже подтверждало, что он иной раз и всегда по собственному желанию превращается в невидимку. Он оказывался за одну ночь на огромном расстоянии от места, где его видели накануне благодаря резвости любимого коня – но это убеждало людей в том, что расстояния для него не преграда. Кроме того, каждым случаем подтвердить свои мифические умения Паскуале пользовался с редким умением. Как тут не вспомнить такой случай.

Убийство Гаэтано наделало много шума, и князь де Карини приказал командирам своих отрядов как можно скорее поймать преступника, который своей безрассудной смелостью указывал на подлый характер действий тех, кто за ним охотится. Командиры передали этот приказ деревенским старостам. Как-то утром те предупредили судью в Спадафоре, что Паскуале Бруно минувшей ночью проехал через его селение, направляясь к Дивьето. Судья велел солдатам поджидать Паскуале у дороги, полагая, что он вернется тем же путем и, по всей вероятности, воспользуется темнотой.

Утром третьего дня – наступило воскресенье – солдаты, утомленные двумя бесплодно проведенными и бессонными ночами, собрались на постоялом дворе, шагах в двадцати от дороги. Они только успели усесться за стол, когда им сообщили, что Паскуале Бруно спускается по склону горы со стороны Дивьето. Времени устраивать засаду не было, и солдаты остались там, где были, когда же Паскуале приблизился к ним шагов на пятьдесят, они вышли и построились в боевом порядке перед дверью кабачка, всем своим видом показывая, что не обращают ни малейшего внимания на приближающегося всадника. Бруно заметил эти эволюции, но они, как показалось, его нисколько не побеспокоили. Вместо того чтобы повернуть обратно – сделать это было в ту минуту легче легкого, – он галопом продолжал свой путь. Солдаты взяли ружья наизготовку и, когда он проезжал мимо, встретили его оглушительным залпом, однако ни конь, ни всадник не пострадали. Солдаты недоуменно переглянулись и отправились к судье, поведать о случившемся. В тот же вечер слухи об этих странных выстрелах достигли Баузо, где люди, наделенные пылким воображением, решили, что тело Бруно заколдовано и что свинец сплющивается, а сталь тупится, едва коснется его. На следующий же день эти слухи получили весомые доказательства: у двери судьи, была найдена куртка Паскуале Бруно с тринадцатью дырами, а в карманах этой куртки лежали тринадцать пуль, и все они были сплющены. Более свободомыслящие люди, к примеру, нотариус из Кальварузо, Чезаре Алетто – от него стали известны эти подробности, – утверждали, что бандит, чудом избегший смерти, решил извлечь пользу из происшествия. Якобы он повесил куртку на дерево и сам всадил в нее все тринадцать пуль. Однако большинство продолжало верить, что тут не обошлось без колдовства, а страх, внушаемый одним именем Паскуале, многократно усилился. Этот страх был так велик, что из деревни он с быстротой молнии распространился на город.

За несколько месяцев до описываемых событий он обратился к князю де Бутера: просил его дать взаймы двести золотых унций для одного из своих добрых дел (речь шла о том, чтобы отстроить сожженный постоялый двор). Деньги нужно было отнести в уединенное место в горах и спрятать их там, чтобы на следующую ночь, Паскуале мог лично забрать их. В случае пренебрежения этой просьбой, которая более напоминала приказ, Бруно грозил открытой войной между ним, королем гор, и князем де Бутера, властителем долины. Если, напротив, князь будет настолько любезен, что не откажет Паскуале, все двести золотых унций будут ему возвращены сполна, как только удастся изъять эти деньги из королевской казны.

Князь де Бутера был одним из людей, которых в нынешнем обществе уже нет – последний представитель старого сицилийского дворянства, отважного и рыцарски благородного, как те норманны, что основали в Сицилии свое государство и провозгласили свою хартию. Его звали Геркулесом, и, казалось, он был рожден и воспитан по образцу именно этого античного героя. Он мог убить ударом кулака норовистую лошадь, сломать о собственное колено железный прут в полдюйма толщиной и свернуть трубочкой серебряный пиастр. А после одного события, во время которого князь де Бутера проявил редкое хладнокровие, он стал кумиром всего Палермо.

В 1770 году в городе из-за нехватки хлеба вспыхнуло восстание, правительство прибегло к ultima ratio [111], поставив на Толедской улице пушку. Народ двинулся против этой пушки, и артиллерист с фитилем в руке приготовился стрелять в народ, но в этот миг князь де Бутера уселся на ствол орудия, словно это было кресло, и произнес столь пламенную и убедительную речь, что люди тут же разошлись, а артиллерист, фитиль и пушка вернулись в арсенал, ничем себя не запятнав. Но народной любовью князь был вознагражден не только благодаря этому случаю.