Теофиль Готье - Железная маска (сборник)

– Не могу, ваша светлость.

– Ну, раз так, вот кошелек, который ты у меня просил. Убирайся ко всем чертям вместе с ним и постарайся, чтобы тебя не повесили против двери моего дома [114].

Бруно взвесил на руке кошелек.

– Кошелек что-то слишком тяжел, господин.

– Конечно. Мне не хотелось, чтобы наглец вроде тебя похвалялся, будто он назначил границы щедрот князя де Бутера. Вместо двухсот унций, о которых ты просил, я положил в него триста.

– Какую бы сумму вы ни соблаговолили принести, господин, деньги будут вам возвращены сполна.

– Деньги я дарю, а не ссужаю, – проговорил князь.

– А я беру их взаймы или краду, милостыни мне не надо, – отвечал Бруно. – Возьмите обратно свой кошелек, господин. Уж лучше я обращусь к князю де Вентимилле или к князю де Каттолика.

– Будь по-твоему, – сказал князь. – В жизни не видел такого привередливого бандита. Бездельник вроде тебя может меня с ума свести, и я удаляюсь, дабы остаться при своем рассудке. Прощай!

– Прощайте, господин, и да хранит вас святая Розалия!

Князь удалился, опустив руки в карманы замшевой куртки и насвистывая свой любимый мотив. Бруно смотрел ему вслед, и только когда князь скрылся из виду, он, в свою очередь, спустился с горы, тяжело вздохнув.

На следующий день хозяин сожженного постоялого двора получил из рук Али триста унций князя де Бутера.

Вскоре после описанного нами разговора Бруно узнал, что повозка с ценным грузом должна выехать из Мессины в Палермо. Ее охранять поручено четверым жандармам во главе с бригадиром. То был выкуп князя де Монкада-Патерно, но благодаря хитрости, делавшей честь финансовому гению Фердинанда Четвертого, выкуп должен был увеличить неаполитанский бюджет, а не обогатить казну неверных. Впрочем, вот эта история в том виде, в каком я ее услышал, – она столь же занятна, сколь и достоверна. Уместно будет рассказать ее читателям, к тому же она даст представление о том, с каким простодушием подчас взимались налоги в Сицилии.

В начале этого повествования уже упоминалось, что князь де Монкада-Патерно был взят в плен берберскими корсарами возле деревни Фугалло по возвращении из Пантеллерии. Князя отвезли вместе со свитой в Алжир, где он согласился уплатить за себя самого и своих людей пятьсот тысяч пиастров (или два с половиной миллиона французских франков): половина этого выкупа подлежала оплате до его отъезда, а половина после того, как он вернется в Сицилию. Князь написал своему управляющему, чтобы уведомить его о случившемся и потребовать скорейшей высылки двухсот пятидесяти тысяч пиастров – цены его свободы. Так как князь де Монкадо-Патерно был одним из богатейших вельмож Сицилии, потребная сумма была без труда найдена и срочно отослана в Африку. Как истый последователь пророка алжирский дей выполнил свое обещание и тут же отпустил князя, взяв с того слово выслать в течение года оставшиеся двести пятьдесят тысяч. Князь вернулся в Сицилию. Он усердно собирал деньги для последнего взноса, когда в дело вмешался Фердинанд Четвертый, менее всего желавший, чтобы во время войны с Францией его подданные обогащали врагов Сицилии, и приказал внести рекомые двести пятьдесят тысяч пиастров в мессинскую казну. Князь де Патерно был одновременно человеком чести и законопослушным подданным: он подчинился приказу короля и послушался голоса совести. Понятно, что выкуп обошелся ему в семьсот пятьдесят тысяч пиастров, две трети которых были посланы корсару-мусульманину, а треть передана в Мессину в собственные руки де Карини, доверенного лица пирата-христианина. Вот эту сумму и решил послать вице-король в Палермо, резиденцию правительства, под охраной четырех жандармов и одного бригадира. Последнему было поручено, кроме денег для короля, передать письмо от князя де Карини его возлюбленной Джемме с просьбой отправиться в Мессину, где вице-короля удерживают дела государственной важности.

Вечером того дня, когда повозка с ценным грузом должна была миновать Баузо, Бруно отвязал своих четырех корсиканских псов, вышел с ними из деревни, где был признанным повелителем и хозяином, и устроил засаду у дороги между Дивьето и Спадафорой. Его ожидание длилось уже около часа, когда послышался топот всадников и стук колес. Паскуале проверил, в порядке ли карабин, убедился, что стилет мягко ходит в ножнах, свистнул собак, которые тут же прибежали и легли у его ног, и встал посреди дороги. Через несколько минут из-за поворота выехала повозка под охраной жандармов. Когда до незнакомца посреди дороги оставалось шагов пятьдесят, жандармы, заметив его, крикнули:

– Кто здесь?

– Паскуале Бруно, – ответил бандит.

По особому свистку хозяина замечательно выдрессированные псы поняли, что от них требуется, бросились навстречу маленькому отряду. От одного имени Паскуале четверо жандармов убежали: собаки, конечно, погнались за ними. Бригадир, оставшись один, выхватил из ножен саблю и направил коня прямо на бандита.

Паскуале приложил карабин к плечу и стал целиться так медленно и хладнокровно, будто стрелял по мишени: он решил выпустить заряд только тогда, когда всадник окажется от него шагах в десяти, но не успел он спустить курок, как лошадь с седоком рухнули на землю. Оказалось, что Али незаметно последовал за Бруно и, увидев, что бригадир собирается напасть, по-змеиному подполз к лошади врага и ятаганом перерезал ее коленные сухожилия. Всадник не успел опомниться, как его конь быстро и неожиданно упал, бригадир ударился головой о землю и лишился чувств.

Убедившись, что опасность миновала, Паскуале подошел к бригадиру. С помощью Али он перенес его в повозку, которую всего минуту назад тот пытался защищать, и, передав вожжи юному арабу, велел ему доставить и бригадира, и повозку в свою резиденцию. Сам же он направился к раненой лошади, отстегнул карабин, прикрепленный к седлу, вынул из седельных сумок бумаги, свернутые в трубку, свистнул собак, которые прибежали с окровавленными мордами, и отправился вслед за своей богатой добычей. Войдя во двор маленькой крепости, он запер за собой дверь, взвалил на плечи бесчувственное тело бригадира, внес его в комнату и положил на матрас, на котором любил отдыхать, не раздеваясь. Далее, то ли по рассеянности, то ли по неосторожности, он поставил в угол карабин бригадира и вышел из комнаты.

Пять минут спустя бригадир очнулся, осмотрелся, ничего не понял и, думая, что это сон, ощупал себя. Тут он почувствовал боль в голове, поднес руку ко лбу и, заметив на ней кровь, догадался, что ранен. Рана помогла ему собраться с мыслями – он вспомнил, что был арестован одним-единственным человеком, подло брошен подчиненными и что в ту самую минуту, когда он хотел расправиться с разбойником, лошадь под ним упала как подкошенная. После этого он уже ничего не помнил.