Дарья Плещеева - Батареи Магнусхольма

Красницкие сидели за два столика от него, в обществе немолодого офицера. Подошел официант, склонился над столом, чтобы заменить тарелки, офицер откинулся назад, Лабрюйер увидел его лицо и удивился — это был знакомец, военный инженер Адамсон.

Они познакомились, когда Лабрюйер нанялся в церковный хор и пел в храме Петра и Павла, что в Цитадели. Тогда он всех гарнизонных офицеров знал по крайней мере в лицо, а с Адамсоном познакомился так — инженер вздумал из лютеран перейти в православные и часто бывал в церкви, беседовал с иереями, пробовал даже петь в хоре, но вскоре энтузиазма поубавилось, и он, покрестившись, стал обычным прихожанином.

Лабрюйер вытянул шею, стараясь разглядеть погоны серебряного галуна с красными просветами, с эмблемой — перекрещенными серебряными лопатой и киркой. Ему было любопытно — поднялся ли Адамсон по служебной лестнице. Был, помнится, штабс-капитаном с четырьмя звездочками на погонах, а теперь что же? Ни одной? Значит — капитан.

Господин Красницкий встал и прошел в направлении мужской комнаты.

— Вот он, — шепнул Лабрюйер Каролине. — Тот мошенник, который прибыл сюда на гастроли… Его бы снять на карточку…

— Живет здесь? — осведомилась Каролина.

— Насколько знаю, здесь, но собирается снять квартиру.

— Я что-нибудь придумаю. Если эта дамочка пойдет в дамскую комнату, я — за ней…

— Понятно.

— А у офицерика-то губа не дура…

Каролина сидела так, что хорошо видела Иоанну д’Арк. Лабрюйер же нарочно повернулся, чтобы ее не видеть вовсе.

— Воспользовался тем, что муженек сбежал, и ручку целует… — продолжала Каролина. — Смотреть противно. Как только уважающая себя женщина позволяет целовать руку? Это же унизительно.

— Почему унизительно? — удивился Лабрюйер. Он много всяких глупостей услышал от Каролины, но такое прозвучало впервые.

— Ну как же? Мужчина этим говорит: ты настолько ниже меня, что я могу целовать тебе руку без всякого ущерба для своего самолюбия!

Понять такую логику Лабрюйеру было не дано.

Тем более, что в голове у него складывалось иное логическое построение.

Иван Иванович Адамсон живет на одно офицерское жалованье. Проиграть мошеннику, значит, он может только это жалованье. Ну, если втянется в игру и войдет в азарт, то наберет долгов. И все равно — получится не та сумма, с которой мошенник международного уровня станет связываться. Украсть у Адамсона тоже нечего. Так на кой он сдался Красницкому?

Могло ли быть так, что они — просто давние знакомцы? Встретились в Риге, решили поужинать вместе, и Красницкий запросто оставил жену с приятелем, удалившись в мужскую комнату…

Но, позвольте, что можно делать в мужской комнате чуть ли не четверть часа?

Не зря Лореляй называла Лабрюйера ищейкой. Полицейская закваска была в нем неистребима.

— Фрейлен Каролина, мне это не нравится, — шепнул Лабрюйер. — Пойду-ка я посмотрю, куда этот муженек подевался. А вы не спускайте глаз с госпожи Красницкой.

Каролина кивнула.

Тут некстати появился официант с подносом.

Лабрюйер заказал хороший ужин — «зауэрбратен», тарелку пирожных «кремшнитте», чай. Когда перед ним поставили этот самый «зауэрбратен», он даже немного растерялся — четыре толстых ломтя нежнейшей говядины, которую перед тем, как жарить, три дня мариновали в вине, гора картофельных клецок, залитых особым соусом с изюмом, имбирем и свекольным сиропом, сбоку — обжаренные яблочные кубики, и вид у блюда такой, что, кажется, обычному человеку дня на три хватит.

А вот Каролина уставилась на свою тарелку с огромным интересом.

— Приятного аппетита, — сказал ей Лабрюйер и встал из-за стола.

Проходя мимо госпожи Красницкой и Адамсона, он видел плешь на затылке военного инженера, склонившегося к даме с самым трогательным видом.

— Старый дурак… — пробормотал Лабрюйер. С одной стороны, нужно было предупредить Адамсона, а с другой — не спугнуть бы мошенников. Решив, что все равно этой парочкой будет заниматься Линдер, Лабрюйер как можно быстрее прошел мимо и, выйдя из зала, направился к мужской комнате.

Красницкого там не было.

Тогда Лабрюйер отыскал буфетчика Юргена Вольфа. Тот спросил двух официантов, и оказалось, что Красницкий вообще, не завершив ужина, поднялся к себе в номер.

Озадаченный Лабрюйер вернулся в зал.

Нужно было поскорее передавать парочку Линдеру, пока она чего-нибудь не натворила.

Додумать до конца сложную мысль о Линдере, Красницком и Лореляй, которая заслуживает благодарности за то, что навела на мошенников, он не успел — изумился, глядя, как быстро и сосредоточенно поедает «зауэрбратен» Каролина. Он бы не мог с такой скоростью одолеть три ломтя мяса из четырех и добрую половину клецок.

До сих пор он не видел фотографессу за столом. Оказалось — она знатная обжора.

Сев и расстелив на коленях салфетку, Лабрюйер взялся за еду так, как иные — за непосильный и плохо вознаграждаемый труд. Однако тарелка была спасением — глядя на мясо, клецки и обжаренные яблоки, Лабрюйер не видел Иоанну д’Арк…

А она вдруг встала и вышла из зала. Адамсон приподнялся над стулом да так и замер в нелепой позе.

— Смотрите, смотрите… — шепнула Каролина. — Дамочка-то сбежала…

Однако Иоанна д’Арк снова появилась в дверях.

Она поднесла руку к лицу и сделала несколько странных движений — три пальца к губам, провела пальцем под носом, еще раз провела, свела большой и указательный в колечко, быстро соединила обе руки, потом сделала известный жест, означающий «все замечательно». И тогда только ушла.

Вся эта пантомима заняла хорошо если две секунды.

— Видели? — спросил Лабрюйер Каролину.

— Еще бы…

— Что это такое было?

— Понятия не имею. Знаки какие-то…

— Адамсону? Но какого черта?

— Кому?

— Вон тому, в мундире, ухажеру, будь он неладен…

— Да-а, ему бы она назначила свидание иначе.

— Почему вы решили, что речь о свидании?

— Так или предупреждают, или встречу назначают. А ему она могла и словами сказать.

— Кого же она могла тут предупреждать? И о чем?

Лабрюйер опять подумал, что нужно бы поскорее сдать мошенников с рук на руки Линдеру.

Он встал и оглядел зал. Там ужинала солидная и почтенная публика, если дамы — то со спутниками, мужчинами, у которых на лбу было написано: имею деньги и отличную репутацию.

Вслед за ним то же самое проделала и Каролина.

— Какая красавица… — вдруг прошептала она.

— Где?

— Вон там, у окна.

Лабрюйер нашел взглядом даму и понял — вторую такую не скоро сыщешь. Это был тип русской красоты в максимальном ее проявлении: пышные русые волосы, разделенные на прямой пробор и обрамляющие безупречное лицо великолепными волнами; и не просто лицо, а округлый лик чернобровой и темноглазой молодой боярыни с картины Маковского; впрочем, живописью Лабрюйер мало интересовался и исторического сходства не заметил. Но обратил внимание на стать и на особые очертания высокой груди — такую издавна называли «лебединой». Дама была замужняя, визави с ней сидел мужчина лет сорока, самой достойной внешности.