Дарья Плещеева - Батареи Магнусхольма

В дирекции Лабрюйеру сказали — мадмуазель Мари здешняя жительница, ее включили в программу из сострадания, а адрес — вот он, адрес, улица Ключевая, дом шестой, вход со двора.

Тогда Лабрюйер телефонировал в Полицейское управление Линдеру и попросил прислать служителя за собачьим трупом, труп же взять у фрау Бауэр.

Время было уже обеденное, и Лабрюйер решил вернуться в свое ателье, убедиться, что эмансипэ Каролина ничего не натворила. А пообедать можно и напротив, отчего бы нет, он может это себе позволить, черт возьми, он должен это себе позволить, пусть вся Рига видит — дела у него идут превосходно! И он свой человек во «Франкфурте-на-Майне»!

Каролина обслуживала почтенное семейство — папеньку, маменьку, бабиньку, тетеньку и пятерых младенцев. Всех их нужно было красиво разместить на фоне швейцарского пейзажа. Когда это удалось, оказалось, что младенцы снимаются впервые. Магниевая вспышка привела одних в ужас, других в восторг, композиция рассыпалась. Лабрюйер заглянул в самую неподходящую минуту — старшие никак не могли унять малышей.

— Что тут у вас за бешеный дом? — шепотом спросил он Каролину. — И успели ли вы сделать цирковые фотокарточки?

— Сделаю вечером, — пообещала Каролина. — На сегодня записаны еще клиенты.

— Портрет госпожи Красницкой? В медальоне?

— Тоже вечером.

— У нас неприятность. Ваши соседки заметили, что вы по ночам где-то пропадаете.

— Вот дурные курицы!

— Им высокая нравственность не позволяет жить под одной крышей с вами…

— Клянусь вам, душка, что в последние десять лет ни один мужчина даже не посмел на меня посягнуть…

— Тише…

Лабрюйер даже вообразить не мог того отчаянного мужчину, который соблазнился бы Каролиниными прелестями и пошел в атаку.

— Я сниму другое жилье, у меня есть на примете…

— Хорошо, — с тем Лабрюйер и сбежал.

Он еще не освоился с повадками зажиточного человека и не был уверен, что костюм, в котором он ходил в цирк, годится для обеда во «Франкфурте-на-Майне». Но идти домой и переодеваться он совершенно не желал. Обедать в ином месте тоже не желал…

Видеть Иоанну д’Арк, опять же, не желал…

Но когда он увидел ее в обеденном зале, с тем же привлекательным мужчиной, он сел так, чтобы ее профиль был в поле зрения. Без всякой цели, само получилось. Отчего бы и не полюбоваться красивой мошенницей? Возможно, напоследок — Лабрюйер собирался передать портрет в Полицейское управление.

Она сидела, наклонившись вперед, темные кудри были подобраны, изумительная линия шеи и подбородка, как показалось Лабрюйеру, была обведена серебряным карандашом и светилась.

Кельнер дважды осведомился, что господину угодно заказать, и тогда только Лабрюйер опомнился.

Он взял полный обед с графинчиком красного вина. При этом Лабрюйер еще не был голоден. Опять же — само получилось!

В дюжине шагов от него госпожа Красницкая склоняла нездешний профиль над фарфоровой тарелкой — местной работы, кузнецовского завода. Он не отводил глаз — при этом не имел в голове ни единой мысли, просто уставился, как баран на новые ворота.

И вдруг она повернулась. Взгляды встретились.

Встреча длилась ровно миг. Потом Иоанна д’Арк стала тыкать вилкой в кусочек мяса, а Лабрюйер схватил столовый прибор, хотя перед ним даже закуски еще не стояло, и воззрился на пустую тарелку. Пару секунд спустя он обозвал себя старым дураком.

Мало ли в Риге ресторанов? И мало ли в том же «Франкфурте-на-Майне» мест, откуда не виден этот злосчастный профиль???

Сейчас пересаживаться было нелепо.

Вдруг госпожа Красницкая встала и быстро подошла к столику Лабрюйера. Он вскочил.

— Я хотела поблагодарить вас. Эта брошка мне очень дорога… и вы… и я вам… я только пожелать могу! Чтобы вы никогда не теряли близких…

Она повернулась, подол тяжелой юбки хлестнул по ногам Лабрюйера. Ее мужчина уже смотрел на нее с неодобрением. Она вернулась к столику и услышала короткий выговор — шепотом, чуть ли не сквозь зубы.

Ага, голубушка, подумал ошарашенный Лабрюйер, связалась с жуликом, так терпи. Но это была одна мысль, на самом деле ошалевшее сознание одновременно породило вторую, и они были — как выстрел из двустволки. Вторая ни в какие логические ворота не лезла — она состояла из одного слова, повторенного многократно: «Ты, ты, ты…»

Лабрюйер ни слова не сказал фотографессе о своем цирковом следствии. Зайдя после обеда в ателье, он отпустил Каролину и Яна на полчаса и посидел там немного, отвечая на телефонные звонки и записывая заказы. Когда пришли сниматься две гимназистки с мамашами, он развлекал их, пока не пришла Каролина.

Потом он пошел на Ключевую — искать мадмуазель Мари.

По документам она звалась Марьей Скворцовой и оказалась девицей лет двадцати двух, со стройной и ладной фигуркой и с простым бесцветным личиком.

В цирк она действительно попала по знакомству — двоюродная сестра была замужем за дирижером циркового оркестра. Собачек купила и дрессировала потому, что страстно любит животных. А карьера артистки — все же лучше, чем карьера гувернантки (Лабрюйер понял, что любовь к детям в девице еще не проснулась).

— Есть ли у вас враги среди артистов и цирковых служителей? — спросил Лабрюйер.

Марья Скворцова поклялась, что врагов не имеет, никто за ней не увивался, никого она ничем не обидела.

— Вот только Анну Карловну… — вспомнила она.

— Что за Анна Карловна?

— Я ее взяла ходить за собачками — кормить, гулять с ними, помогать на репетициях. Я бы и сама могла, но так полагается, я же артистка… — мадмуазель Мари вздохнула. — Что же делать-то? Не вышло из меня артистки… А ведь все так хорошо получалось, я два платья сшила!..

— Так что Анна Карловна?

— Знакомая это. Я же много платить не могу, а она согласилась за пятнадцать рублей в месяц — и это не весь день же работать, а часа четыре в день, не больше! Я думала — как хорошо, что она согласилась! А потом узнала — она куда ни нанималась, ей всюду потом от места отказывали, потому что она — пьющая.

— Это я знаю.

— Я терпела, терпела… стыдила ее, стыдила… а потом мне же за нее выговор сделали — что я пьяных баб в цирк привожу… Так и я ей от места отказала. А она так на меня кричала — конюхи ее силой с циркового двора вытолкали.

— И больше ее в цирк не пускали?

— Нет, не пускали, у нас с этим строго. Вот она от злости могла собачек отравить. Только ее бы ни за что не впустили…

Больше мадмуазель Мари ничего рассказать не смогла. И Лабрюйер побрел обратно в ателье.

Там он сцепился с Каролиной из-за сущей ерунды и довольно злобно отправил ее в лабораторию — печатать цирковые карточки. Сам пошел прогуляться и вскоре обнаружил, что прохаживается взад-вперед от Александроневской церкви до угла Александровской и Столбовой — и обратно. Причем ходит по четной стороне улицы — а «Франкфурт-на-Майне» — на нечетной, и потому Лабрюйеру издали лучше видно, какие автомобили и экипажи подъезжают ко входу в ресторан и гостиницу.