Луи Жаколио - Покоритель джунглей

Ах, Барбассон! Ты готовишься запятнать себя трусливым поступком. Конечно, тебе пришлось хлебнуть горя в жизни, но ведь ты был человеком энергичным, мужественным, не раз смотревшим опасности в лицо. Нет-нет! Ты больше не прежний Барбассон. К счастью для твоего доброго имени, судьба распорядилась иначе, и в нужный момент честь проснется в тебе!

Как только Покоритель джунглей узнал тайну Кишнайи и его дерзкие намерения, он тут же отправил в Нухурмур факира, чтобы предупредить Барбассона и Нану. Но по роковой случайности, обычной в Индии, посланца Сердара укусила в джунглях гремучая змея. Он упал, а через несколько мгновений труп его стал добычей шакалов.

Поэтому в Нухурмуре ничего не знали о биджапурских событиях, когда однажды вечером в пещеры явился Кишнайя с так называемой депутацией общества Духов вод. Все они были в масках, как того требовал устав, и, в довершение несчастья, Арджуна, которого Покоритель джунглей не успел известить о случившемся, действительно признал их за членов совета Семи. Кишнайя, кстати, со свойственной ему дерзостью привез браматме, Нана-Сахибу и самому Барбассону новости о Сердаре. Он был настолько в курсе всего происходящего, что ему не составило труда сыграть свою роль и легко удалось убедить принца и его свиту.

Было решено отправиться в Биджапур на следующий же день, чтобы как можно быстрее присоединиться к Покорителю джунглей. В тот же вечер, прежде чем улечься спать в знаменитых пещерах, куда он столько раз пытался проникнуть, туг отправил послание сэру Джону Лоуренсу с туземцем из касты скороходов, которого он специально взял с собой и который состоял на службе у вице-короля. В письме Кишнайи, проникнутом уверенностью в успехе, звучали, однако, нотки сомнения относительно Барбассона. Они были вызваны тем, что провансалец не спускал с туга пристального, испытующего взгляда. Душитель, не упускавший обычно ни одной мелочи, отметил про себя эту настороженность моряка. И все же, по мнению туга, все шло к лучшему, он был уверен, что добыча у него в руках, и хотел просто слегка припугнуть сэра Джона, чтобы повысить себя в его мнении.

У Барбассона были свои причины относиться к тугу с недоверчивостью. Провансалец не говорил на диалекте Малабарского берега, которым в основном пользовался Кишнайя. Как и все, не понимающие языка, он запоминал отдельные выражения, звучание которых улавливал лучше остальных. Услышав, как Кишнайя говорит о Покорителе джунглей, которого он называл не иначе как Сердар, Барбассон был поражен особенностью его произношения. Вождь душителей говорил с интонацией, совершенно не похожей на выговор тех, кто жил в Нухурмуре, и чем больше вслушивался провансалец, тем больше ему казалось, что он уже где-то слышал и эту интонацию, и этот голос.

У Барбассона была великолепная память, что не помешало ему сказать себе: «Если бы бедный Барнетт был жив, он бы, конечно, сразу мне все напомнил». И моряк ломал себе голову, пытаясь отыскать в памяти местечко, еде хранилось нужное ему воспоминание, но как он ни старался, забытое не возвращалось к нему. И тем не менее он не был обескуражен, ибо чем больше он размышлял на эту тему, тем сильнее убеждался, что вспомнить необходимо, что от этого зависит очень многое. В одном он был уверен — впервые этот голос, это необычное произношение он услышал вместе с Барнеттом, и они оба обратили внимание на странный выговор. Но Барбассон никак не мог сосредоточиться, его постоянно отвлекали, ему приходилось то и дело отвечать на вопросы вновь прибывших, заниматься товарищами.

Ночью он смог наконец уединиться и погрузиться в глубины своей памяти. Он занимал теперь покои Покорителя джунглей, заменив его на посту главнокомандующего крепости, правда, подчиняясь при этом Нана-Сахибу, ибо Фредерик де Монморен относился к знаменитому побежденному с соблюдением всех правил этикета как к особе королевской крови.

«Итак, — сказал он себе, — будем рассуждать логически, как в таких случаях поступал Барнетт, ибо Барнетт был сама логика. Я удивлен необычным произношением члена общества Духов вод, и мне кажется, что я уже где-то слышал его. Этот факт важен лишь в том случае, если речь идет об одном и том же человеке. Ибо в случае простого сходства голоса и манеры произношения двух разных людей я мучаюсь понапрасну. Однако все сходится на том, что я уже слышал однажды этого человека, тогда его поведение должно показаться мне подозрительным. Я не могу узнать его, потому что он в маске, но он-то прекрасно знает, кто мы. И раз он не напоминает мне, при каких обстоятельствах мы с ним виделись, значит, он в высшей степени заинтересован в том, чтобы скрыть свою личность, а стало быть, как сказал бы Барнетт, мой интерес состоит в том, чтобы это узнать. Оттолкнемся от факта, который представляется бесспорным: этого человека я видел или слышал в компании моего бедного друга. Будем действовать методом исключения».

После того как Барбассон отбросил все места, где они не были вместе, все приключения, в которых янки не участвовал, круг его поисков сузился, ибо он был уверен, что встреча с таинственным незнакомцем произошла не на Цейлоне и не в Нухурмуре. Оставалась только ужасная ночная экспедиция в лагерь тугов, во время которой погиб Барнетт. И тут Барбассона озарило: он слышал этот голос в подземелье пагоды, когда они с Барнеттом узнали о западне, приготовленной Сердару.

Радость от этого открытия была так велика, что Барбассон, подобно Архимеду, едва не выскочил из постели с криком: нашел! нашел!

Однако он сразу увидел, что поторопился торжествовать победу. Моряк совершенно отчетливо помнил, что той ночью говорил предводитель тугов Кишнайя, объясняя своим спутникам, как он решил заманить Сердара в ловушку. Но Кишнайя был повешен в Велуре, значит, и речи быть не могло о том, чтобы он находился во плоти и крови в Нухурмуре, замышляя очередную подлую махинацию, на что был большой мастер.

«Что ж, ясно, мне не докопаться, в чем тут дело, — вздохнул Барбассон. — Ах, Барнетт, Барнетт! Как бы мне пригодился твой светлый ум!»

Не отчаиваясь, со свойственным ему упорством провансалец вновь проанализировал всю цепочку своих рассуждений и в результате этого «кругосветного плавания» вновь с неизбежностью пришел к тому же выводу: именно в развалинах пагоды туг Кишнайя так же странно произнес имя Сердара. В Нухурмуре он услышал ту же интонацию, тот же тембр, тот же голос.

Стало быть, если рассуждать логически, человек из развалин и посетитель Нухурмура в маске — одно и то же лицо, то есть Кишнайя. Но этому противоречили факты, этого не могло быть, ибо Кишнайя повешен!

Такова была вставшая перед Барбассоном дилемма, разрешить ее он не мог.