Луи Жаколио - Покоритель джунглей

В тот момент, когда маленький отряд собирался тронуться в путь по направлению к Гоа, чтобы сесть там на «Диану» и отправиться в Пуант-де-Галль, Рам-Шудор, появившись вместе с пантерами, стал умолять Сердара взять его с собой. Сердар хотел было отказать факиру, но тут ему в голову пришла одна мысль.

— Кто знает, что может случиться, — пробормотал он.

Пантеры, уже подружившись со слоном, которому Нариндра дал на этот счет соответствующие наставления, весело прыгали вокруг Ауджали. Показав на них факиру, Сердар спросил:

— Ты можешь заставить прыгнуть их в хаудах?

— Как прикажете, сахиб, — ответил бедняга, — это дрессированные животные, я их показываю на праздниках в деревнях, они повинуются одному моему знаку.

И в подтверждение своих слов он приказал пантерам взобраться на спину великана. Ауджали, успокоенный присутствием своего погонщика, довольно дружелюбно принял двух новых путешественников.

— Закройте хаудах и в путь! — приказал Сердар звучным, ясным голосом.

Как высказать безмерную радость, переполнявшую его сердце? Двадцать лет ждал он часа мести и восстановления справедливости. Разумеется, ему предстояла схватка с сильным врагом, у которого в распоряжении были все средства защиты, но мысль об этом ни на минуту не остановила Сердара. Он давно уже подготовил свой план и был уверен в его успехе. К тому же с такими мужественными и преданными друзьями, как Нариндра и Рама-Модели, он мог всего добиться!

Когда маленький отрад перевалил через вершину Нухурмура, Сердар остановился. У ног его простирались спокойные прохладные воды озера, которые поблескивали в первых лучах восходящего солнца. Со всех сторон тянулись холмы и долины, покрытые непроходимыми лесами, различить среди них ту, что вела к таинственному жилищу, было невозможно.

— Ну что же, — сказал он себе после глубокого размышления, — только предательство выдаст наше убежище. Я могу уехать спокойно.

Повернувшись к склону гор, обращенному в сторону Индийского океана, чьи воды начинали постепенно окрашиваться в лазурный цвет, он с вызовом выбросил руку по направлению к Цейлону и крикнул:

— Теперь берегитесь, сэр Уильям Браун!

Путешественники начали спускаться к морю, чтобы добраться берегом до Гоа. Они не заметили, как из-за пальм вдруг высунулась чья-то голова, которая провожала их взглядом, зловеще улыбаясь. Это был Кишнайя, вождь тугов.

Немного погодя, когда его враги скрылись в лесных зарослях, он вышел из кустов, где прятался, и пробормотал:

— Прекрасно! Рам-Шудор с ними, скоро они узнают, что значит доверяться Рам-Шудору… Ах-ах! Чудную историю он им рассказал… Его дочь, красавица Анниама, захвачена тугами! И страшная клятва… Безумцы, они не знают, что туги верят только в Кали, мрачную богиню, что для них нет иных клятв, кроме тех, что произнесены над трепещущими внутренностями жертвы…

Будучи уверен, что никто его не слышит, он прибавил с жесткой усмешкой:

— Ступайте прямо в пасть к волку. Уильям Браун предупрежден, что Рам-Шудор ведет к нему друзей. Вы будете довольны приемом!

И он направился к Нухурмурскому озеру.

Идеи Барбассона и мечты Барнетта. — Рыбалка. — Странный вид шлюпки. — Зловещие предчувствия. — След человеческой ноги. — Непонятная остановка. — Неминуемая смерть. — Заколдованная шлюпка.

В то утро Барбассон был в чудесном настроении, а Барнетт все видел в розовом цвете. Отъезд Сердара ничем не нарушил состояния удовольствия, в котором пребывали два друга. Мы рискнули бы даже предположить, что он немало способствовал тому, что в их сердцах и душах царили покой и благодать, и оба были в равной степени счастливы.

Ах, этот Сердар с его величавым видом, с изысканными манерами, всегда приветливый, но сдержанный… В его присутствии они робели и чувствовали себя неловко. Они не могли хлопнуть его по плечу, подпустить, не чинясь, пару шуток, как обычно принято среди друзей. Если уж на то пошло, они были не его круга, и хоть он позволял им некоторую фамильярность в обращении с собой, учитывая их образ жизни и нынешнее положение, они никак не могли на это решиться. А между тем трудно найти человека более непосредственного по своей натуре, чем провансалец, разве что янки. Вот, к примеру, — ничто лучше не поясняет ту или иную мысль, чем пример, — одолжите провансальцу вашу лошадь, и на третий раз он вам скажет: «Что за чудное животное наша лошадь!» Янки же во второй раз не вернет ее вовсе, если только он не забыл отослать ее вам с самого начала.

Хотя все в Нухурмуре пользовались полной свободой, Барбассон и Барнетт считали, что они стеснены в своих действиях, присутствие Сердара обязывало их к определенной сдержанности, больше проистекавшей из сознания собственной неполноценности, нежели из поведения Сердара по отношению к ним. После его отъезда они стали полными хозяевами пещер, о Нана-Сахибе и говорить было нечего: принц жил один в специально отведенной и обставленной для него части пещер, пил только воду, все время курил трубку и никак не мог стеснять двух приятелей, которые в отсутствие Сердара задумали устроить себе райскую жизнь. Начать они решили немедленно.

Было около полудня, стол был еще загроможден остатками десерта.

— Слушай-ка, Барнетт, — начал Барбассон после вкусного завтрака, который окончательно привел их в отличное расположение духа, ибо они несколько злоупотребили бургундским, — ты знаешь, у меня в голове полно идей, которыми я хотел бы с тобой поделиться и узнать, что ты думаешь по этому поводу…

И он налил себе вторую чашку настоящего мокко с золотистыми блестками.

— У меня тоже, Барбассон.

— Называй меня Мариус, а? Это звучит поласковее, ты ведь мой друг, не так ли?

— Пусть будет Мариус, — ответил Барнетт, и лицо его осветилось. — С одним условием.

— С каким?

— Ты будешь звать меня Боб, это звучит понежнее, ты тоже мой друг, правда ведь?

— Друг да друг, получается два друга.

Оба приятеля глупо расхохотались, как бывает, когда собеседники навеселе.

— Договорились! — воскликнул Барбассон. — Ты зовешь меня Мариус, а я тебя — Боб.

— Я тебе говорил, мой друг Мариус, что я тоже полон всяких проектов, — удивительно, как у меня сегодня четко работает голова, — и я бы тоже хотел знать твое мнение.

— До чего же мы похожи, мой дорогой Боб, — продолжал марселец. — Если бы ты мог себе представить, как мысли роятся у меня в голове, ей-богу, их больше, чем звезд на небе. Но тебе не кажется, что здесь не слишком подходящее место для разговоров? Эта лампа сильно нагревает голову, а она у меня и без того ходуном ходит, мысли так и толкутся, так и шныряют туда-сюда… Поскольку юному Сами вовсе незачем присутствовать при наших откровениях, не сделать ли нам кружок по озеру? Беседуя о наших делах, мы заодно половим форелей. Чудная будет закуска к ужину!