Сергей Жук - За Уральским Камнем

— Ладно, дай прошение, почитаю, — сказал Шорин.

Князь неспеша взял грамоту и развернул ее:

— Ты смотри, почерк Петрушки Шаховского! Он мне хорошо знаком. Вот уже лет пять, как писарем в Верхотурье служит. Ну почитаем: «Государю Царю и великому князю Федору Ивановичу всея Руси бьют челом сироты твои, государь, татары и вогулы, мурзы и сотники. Велено нам, государь, пахать государеву пашню вместо ясака, а также подводы требуют на дорогу, а по осени, государь, мы на гумна возим твой государев хлеб, молим и в клади кладем. Теперь татары и вогуличи, жившие у дороги, разбегаются, живут по лесам в незнаемых местах. Милостивый царь государь, пощади сирот своих, не помори сирот напрасной смертью, вели, государь наш, вместо пашни и подвод ясак соболями платить, как раньше было, чтоб мы, сироты твои, государь, голодной смертью не померли».

— Вот это дела! — пробормотал князь. — Царя Федора вспомнили! Писано в год его смерти и до сих пор не отправлено. Не дошла грамота в Казанский дворец, а сколько соболей за писанину с них содрал Петрушка? Вот сукин сын!

Поели наскоро, что бог послал. Хорошо протопили избу, собрали корм лошадям и, расположившись на лавках, укрывшись тулупами, заснули. Князья, служилые, ямщики, несмотря на ранги, дружно захрапели. Лишь казаки да стрельцы несли караульную службу, меняя друг друга. Чутко спит Сибирь. Город или острог, слобода или зимовье — везде русский должен быть начеку. Увидел, укараулил, предупредил опасность, победил и сохранил жизнь. Прокараулил — получишь нож в спину или стрелу остяцкую.

Опять мысли, опять воспоминания не дают князю покоя.

— Борис семь лет царствовал, по-заморскому, красиво, а сколько сделано! Убийца царевича Дмитрия — стрелец Никита Качалов, сыщен и казнен. Кем? Годуновым! Хоть и не указал заговорщиков. Все их семейство, вместе с братом Степаном, сослано в Тобольск. Нет, не виновен Борис. Столько лет я занимался сибирскими делами, не видя ее, а теперь вот сам приехал. То ли в ссылку, то ли на службу, а может, просто бегу от действительности? Царь Борис Годунов умер, его сын и жена убиты толпой. Страшный конец. Странно. В Москве Смута, польские войска, а чем дальше от нее, все покойнее, порядок. Еду по царской грамоте, которую подписал Самозванец. Про него здесь никто не слышал, и всем наплевать, кто царь. Лишь бы грамота была. От царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси на Верхотурье. Лжедмитрий, ты и в истории им будешь».

Светает, а князь Василий Шорин так и не сомкнул глаз.

На улице слышался голос Шатрова-Лугуева:

— Ну что, нехристи поганые, явились. Вон как поклоны теперь отбиваете, шельмы! Василий, вставай, они тебя за государя приняли, опять грамоту суют.

Должен сообщить уважаемому читателю, что Шатровы-Лугуевы на Руси род был известный и уважаемый. Они не были князьями, боярами, они были служилыми людьми. За последние двести лет не было ни одной битвы, чтобы в них не участвовали отпрыски этого семейства. Дружинники, опричники, казачьи сотники — вот послужной список фамилии Шатровых-Лугуевых. Также надо отметить, что двойные прозвища в те времена давались великим князем или народом обычно по случаю подвигов либо худого дела, в соответствии душевному или внешнему качеству героя.

Шорин нехотя поднялся, накинул шубу и вышел на крыльцо. Солнце краем выглянуло из-за остроконечных верхушек густого ельника и своими лучами оживило округу. Искрились белоснежные сугробы. На их фоне чернел частокол ограды. Пахло навозом вперемешку с таежным опьяняющим букетом ароматов. Посреди двора дюжина вогулов стояли на коленях, уткнув головы в снег, они боялись поднять глаза, чтобы не рассердить большого господина.

— Василий, ты посмотри! Притащили ясак, грамоту суют. Решай, князь, что делать с ними. Так, я смотрю, воспитали их наши служилые казаки, что надо! Вон как ползет!

К Шорину, не смея подняться на ноги, подполз самый старший. Он передал уже знакомую грамоту, указал на сани, в которых лежала по внешнему виду весьма солидная поклажа, и забормотал что-то невразумительное, иногда вставляя русские слова.

— Ладно, я все понял. Толмач, переводи ему. Я, князь Василий Шорин, еду по царской грамоте в Верхотурье. За то, что ваши люди ослушались государева указа и оставили без надзора ямщицкий двор, следует вас наказать, — князь сделал большую паузу.

Вогулы взвыли по-волчьи и упали наземь. Они решили, что настал их последний час.

— Но государь милостив, он на первый раз прощает неразумных своих детей. Грамоту я забираю и отошлю в Москву. Возвращайтесь к своим обязанностям, и пока от государя ответ не придет, несите службу исправно. Все, пошли вон! Юрий, проследи, чтобы завтрак подали да с лошадьми не тянули.

— Князь, а может, не торопиться с отъездом. Мы, когда по тайге сыск вели, на медвежью берлогу наткнулись. Разнежились в дороге, хорошо бы размяться. — Юрий с надеждой смотрел на Шорина.

— Берлога, говоришь, это хорошо, я тоже с удовольствием разомнусь. Давай организовывай.

Пока Юрий собирает людей, амуницию для охоты, должен вам, уважаемый читатель, сообщить, что данная челобитная до Москвы дошла и на нее в конце 1606 года была отписана грамота. Правда, как было и как есть сейчас на Руси, — не по теме и не по делу! Примерно такого содержания:

«От царя и великого князя Дмитрия Ивановича (Лжедмитрий I) всея Руси на Верхотурье воеводе нашему Степану Степановичу Годунову. Били нам челом Пелымского города ясачные татары, вогулы. Просят облегчить нужду великую. Велю на Пелыми за увечных, старых, больных ясак не брать, а если кто выздоровеет, то ясак брать по-прежнему, а также при нужде не в больших количествах разрешать им покупать у торговых людей топоры и ножи. Обязательно сыскивать накрепко про больных и увечных, чтоб не отлынивали».

На медведя вызвались пойти пять вогулов из ямщиков, три стрельца и наши герои Юрий Шатров-Лугуев и князь Василий Шорин. Все как один люди бывалые, и встреча с медведем ни для кого не была впервые. Вогулы вооружились копьями и ножами. Ножи были изготовлены из обломков сабельных клинков еще кучумовских времен и вызывали уважение, несмотря на внешний вид. Сталь, выкованная в Бухаре или Персии, до сих пор была тверда и остра как бритва. Русские вооружились ружьями для огненного боя, а у Шорина из-за пояса торчали еще два пистолета. Взяли с собой и собак.

Правда, то были просто сторожевые псы с ямщицкого двора, но зато отличались силой и беспредельной отвагой. Сибирские собаки, практически все, прекрасно ходили в упряжке и в тайге были просто незаменимы для перевозки поклаж и грузов, хотя местные таежные жители иногда предпочитали оленей. В общем, справедливости ради скажем, что и собаки и олени в условиях тайги прекрасно справлялись с этой задачей. Предпочтение отдавалось в зависимости от состояния снежного наста и наличия кормов для животных. Русские первопроходцы окрестили их северными остроухими собаками. Они делились по характеру использования на три группы: ездовые, оленегонные и охотничьи, но четкого различия среди них не было. Потомки таежного волка, тундрового писца, лисицы, они много веков служили людям Сибири, подвергаясь только естественному отбору и довольно часто подмешивая кровь диких животных, чему люди не препятствовали, а, наоборот, содействовали.