Станислав Рем - За тихой и темной рекой

Киселёв хотел добавить, что должны были просчитывать все шаги противника. Но, глянув на осунувшееся лицо собеседника, передумал. «Мальчишка», — как он в душе назвал Белого, — и так с ног валится, в боевую операцию ночью идёт, а на него всех собак спустить».

— После того как испортите пушки, немедленно на лодках — в излучину Зеи. Здесь можно не грести. Только отстреливайтесь. Течение вас вынесет к «Селенге» и «Михаилу». Ночью, когда начнёте спускаться из станицы, мы снимем корабли с якоря и выставим их на Стрелке. Даже если китайцы смогут потопить лодки, до кораблей доберетесь и вплавь. Как вам моё дополнение к плану поручика?

— Согласен, — кивнул Белый. — Порой отступление становится даже более трудным, нежели выполнение самого задания.

— Вот, — подтвердил Киселёв. — Главное, вам не промахнуться и не проскочить мимо пароходов.

— Когда, по вашим расчётам, подойдут казаки?

— Самое большее, через сутки.

— Его высокопревосходительство и комендант в курсе?

— Генерал-губернатор — да. Арефьеву пока не известно. Казаки должны появиться внезапно, и так же внезапно начать наступление на «боксёров». Впрочем, будет наступление или нет, решать не нам. И не генерал-губернатору. Едва казаки будут в непосредственной близости от города, мы свяжемся со столицей.

— Опасаетесь дипломатических осложнений? — догадался Белый.

— Естественно. Одно дело дать отпор на своей территории. Другое, начать активные действия на территории сопредельного государства.

— Даже если мы хотим уничтожить этих «боксеров», ихэтуаней, или как их там… хунхузов, а по сути — бандитов? Которые вредят своими действиями собственной державе?

— А это не нам судить: вредят-не вредят. Для того существуют другие службы. А мы люди маленькие. Дадут приказ, пойдём бить. Не дадут, будем сидеть и ждать.

— В любом случае — готовиться к наступлению следует сейчас. И по этому поводу у меня к вам имеется предложение. Сегодня ночью наш цирюльник наверняка сделает попытку переправить на противоположный берег информацию. Так вот, господин полковник, она, то есть информация, должна туда попасть…

— Не дурак. Понял, — Киселёв подошёл к шкафу, открыл, извлекая на свет божий полупустую бутылку коньяка и два бокала. — Тот самый спектакль, на который намекал Алексей Димитриевич? Япошка передаст бандитам липовый план обороны города?

— Так точно.

— Но к чему такие движения, ежели вы ликвидируете их артиллерию?

— Во-первых, нас может постигнуть неудача. Лучше перестраховаться. Как говорят арабы, «на Аллаха надейся, а верблюда привязывай». А во-вторых, китайцы, если всё-таки решатся напасть на нас, пусть это сделают по нашей схеме. Через наши ловушки.

— А вот это правильно!

Киселёв откупорил бутылку, разлил коньяк.

— Арабы, говорите… Арабы — это интересно. Мечтал побывать на Востоке.

Белый рассмеялся:

— Так а вы где?

Киселёв подхватил шутку:

— В таком случае, выпьем за нас, дальневосточных европейских «арабов»!

Рыбкин вдоль набережной вошёл в парковую зону и вскоре оказался перед домом губернатора. Далее идти не решился. Да и не к чему. Станислав Валерианович присел под берёзой, устало прислонился к стволу.

Последние дни его не покидало чувство одиночества. С того момента, как он увидел Белого с Анной Алексеевной. Саднящая, тупая боль с той самой минуты прижилась в сердце и никак не желала покинуть его. И причина этой боли — тоска. Непроглядная, чёрная, высасывающая душу.

Глаза поручика опустились и на некотором расстоянии от себя, шагах в двадцати, увидели господина Стоянова. Тот привычно подпирал ствол высокого ветвистого тополя и, никого вокруг не замечая, смотрел на заветные окна, как только что — поручик. Станислав Валерианович прикрыл рукой глаза. И рассмеялся. Бесшумно. Горько и глухо. Вспомнилось, как они познакомились с сыном банкира в доме губернатора. Как Анна Алексеевна шутила, не замечая, какую глубокую рану нанесла поэту тем, что свела их вместе. И тоска вновь сжала в своем кулаке сердце поручика.

Строки боли и ревности сами собой сложились в рифму и растворились в воздухе, дабы навечно кануть в небытие. Губы сжались, рука потянулась к ветке, пригнула ее к стволу. «Вот так и меня, — Рыбкин едва дышал, — неведомая сила ломает, гнёт, тянет к земле. Будто смерть жаждет принять до срока, отмеренного Богом и судьбой. Вот уже вторые сутки неведомая черная пустота душит меня. Давит. Мертвит». Поэт отпустил ветку, и та упруго распрямилась. «Вот бы и меня так отпустило», — выдохнул офицер, резко поднялся, в последний раз бросил взгляд на окна губернаторского дома, на верного Стоянова и твёрдо пошёл прочь.

Олег Владимирович то и дело посматривал на спутника. Станислав Валерианович сидел молча, отрешенно прикрыв глаза и лишь изредка, да и то невпопад, отвечал на вопросы советника.

— Господин поручик! — не выдержал Белый. — Да что с вами? Ей-богу, не узнаю вас. То вы своим эмоциям должного применения найти не можете, то ведёте себя так, словно у вас только что скончалась любимая собака.

— Ну и сравнение… — нехотя отозвался поручик.

— У меня когда-то жил пёс. Из породы терьеров. Славная, скажу вам, тварь. Умница. Не в пример хозяину. Бывало, придёшь в стельку пьяный, так он тапочки несёт. А утром рассол. Огуречный.

— Странный пёс, — рассеянно проговорил Рыбкин. — Дрессированный, что ли?

— Ага, — поддакнул Белый. — Его мой батюшка сначала лет десять дрессировал. А после я… Если бы не спился, до сих пор мне тапочки таскал. А вот от запоя помер. Ванькой его звали.

— Вы что? — Рыбкин вскинул на Олега Владимировича взгляд, полный негодования. — Издеваетесь надо мной?

— И не думал, — улыбнулся Олег Владимирович. — Станислав Валерианович! Оглянитесь вокруг! Что творится-то… Солнце, зелень, простор! Жизнь! А вы? Посмотрите на себя со стороны. Довольно унылая картина откроется, поверьте.

— Человек не в состоянии смотреть на себя предложенным вами способом. Глупый совет, — поручик снова уставился в противоположную от собеседника сторону, что, впрочем, Белого нисколько не смутило.

— Что я слышу? — в голосе советника прыгали весёлые нотки. — Поэт, не понимающий образного языка!

— Образы при чём? — неожиданно резко отреагировал Рыбкин. — Простите, но у меня далеко не оптимистическое настроение и нет ни малейшего желания продолжать разговор.