Станислав Рем - За тихой и темной рекой

— Но и молча ехать как-то не с руки, — откликнулся Белый. — Путь долог. Тоска. Станислав Валерианович, может, всё-таки побеседуем? Глядишь, какой просвет в нашей беспросветной жизни и выявим. — рука Белого опустилась на плечо поэта, — А может, у нас одна с вами печаль?

— Сомневаюсь, — Рыбкин откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

— Сомнение — вещь полезная. Напрасно молчите. Иногда бывает полезно раскрыться. Глядишь, и полегчает. А если, к примеру, у меня такое же недомогание имеется? И мне так же тоскливо? А?

Поручик приоткрыл глаза, взглянул на чиновника:

— Что ж. Давайте проверим. Скажите, Олег Владимирович, у вас предчувствия случаются?

— В каком смысле?

— В непосредственном, — тело Рыбкина качнулось. — Вы когда-нибудь предчувствовали будущее? Не у гадалки. Не на картах. А вот так, сами. Утром проснулись вроде бодро. А к обеду бац — все не то! Гложет что-то вроде червя изнутри. А что — разобрать не в состоянии. Просто чувствуете, что произойдёт нечто… непоправимое. Всеми порами ощущаете: произойдёт.

Белый пожал плечами:

— Признаться, не помню. Может, и было. Но — в дни ранней юности. В последнее время ясновидения за собой не замечал.

Поручик сердито отмахнулся:

— Ну вас… Мне не до шуток. Вторые сутки меня не покидает предчувствие, будто я должен умереть. Ерунда какая-то. — Рыбкин нервно провёл ладонью по волосам. — Смерти я не боюсь. В конце концов, для всех нас путь давным-давно расписан. Однако неприятно.

— И часто с вами такое? — на сей раз серьёзно и заинтересованно спросил чиновник.

Рыбкину все равно почудилась издевка:

— Не ёрничайте. Мир не так прост, каким нам представляется. В скором времени я умру. Одно только непонятно: почему именно сейчас? Когда, кажется, жизнь только начала меняться? Вступает в новый, может статься, лучший этап. Протяни руку, и вот оно — счастье! Но, — Белый услышал щелчок пальцев поручика, — как раз теряешь всё. Вы никогда над этим не задумывались?

— Признаться, некогда было. Всё, знаете ли, в заботах. Чего и Вам желаю, Станислав Валерианович. Не обижайтесь. Но когда руки свободны и уйма пустого времени, в голову и не такие тараканы полезут… Предчувствия, говорите? — Белый достал трубку и раскурил её. — Полгода назад у меня было не предчувствие, а полное убеждение, что через сутки моим телом будут кормить рыб в море. Я тогда даже и молиться не стал во спасение. Куда грешному… Для таких, как я, дорога от райских врат в другие расписана… Помнится, сунули меня в трюм старого баркаса, в коем перевозили рыбу. Если ад и существует, то, скорее всего, там такая же вонь. Я после и до сей поры спокойно мимо рыбных рядов проходить не могу. Как сейчас вижу ту картину: сижу на грязном полу. Ноги, руки связаны. Во рту грязная тряпка, чтобы молчал. А в голове такой кавардак, уму непостижимо. Всякие глупости трутся друг о дружку. И по службе. И по имению: кому-то теперь оно достанет-с я? И другая разная дрянь… Как солнце стало садиться, голова опустела словно котелок. Слышу, по верхней палубе забегали. «Ну, — думаю, — вот и настал мой черёд!» Стук наверху мог обозначать одно: команда собирается посмотреть на казнь русского офицера. Какое-никакое, а разнообразие. Попытался было я узлы развязать, да куда там. А внутри такая злость, что будь кто из моих врагов сейчас рядом сбил бы с ног и зубами глотку ему вырвал…

— И как выжили?

— А та суета на палубе возникла из-за появления нашего пограничного судна. Они меня и спасли. А вы говорите о предчувствиях. Ничего этого нет! — Белый затянулся душистым дымом и продолжил мысль: — Фантазии ума и расшатанной психики. Человек сначала доводит себя до физического и морального истощения, а после ему мнится всякая чушь.

— Мог бы с вами поспорить, да не имею желания, — Рыбкин, насколько смог, отстранился от собеседника.

Белый выбил трубку и спрятал её в карман.

— Как вы думаете, агент поведётся на наши манёвры?

— Неважно, — вяло отозвался поручик. — Дело сделано. Теперь одно из двух — поверит нам или нет.

— Я о другом: никто не заподозрил, что вы сегодня перевозили «пустышки»?

— Даже Сергей Иванович, и тот не определил, что перед ним замаскированная фальшивка.

— Ланкин не артиллерист.

— Но и не дурак, как вы могли убедиться. Наблюдательности ему не занимать.

— И слава богу! — грубовато подвёл итог Белый.

Разговаривать ему расхотелось. Эта обидчивость Рыбкина начинала угнетать. Поди какая цаца — слова ему не скажи!

Поручик тем временем обернулся назад. За их пролёткой следовали две подводы с дюжиной солдат. Те, радуясь выпавшей свободной минуте, вповалку лежали поверх сена и отдыхали, наслаждаясь дорогой и погодой. Рыбкин снова повернулся к собеседнику:

— Вы не находите странным, что китайцы обстреливают приблизительно одни и те же точки? — неожиданно произнёс Станислав Валерианович.

— Вы же сами говорили: они просто разворачивают орудия. Не меняя позиции, — Белый вприщур посмотрел на поручика.

— Как раз это и смущает, — Рыбкин говорил медленно, обдумывая каждое слово. — Я оглядел их артиллерию в бинокль. Стволы английского производства. Сравнительно лёгкие, на колёсном ходу. Переместить их вдоль берега такой массе народа — дело плевое. Однако китайцы ограничиваются тем, что только разворачивают. В результате, сектор обстрела ограничен, снаряды не могут даже достать до нашей крайней огневой точки. И потом: зачем обстреливать практически пустую набережную, Арку, казармы, если есть цели более существенные? Благовещенск они как свои пять пальцев знают… Допустим, они хотят захватить город и разграбить его, поэтому не трогают центр, где находятся лавки, банки, конторы. Но по воинским частям артобстрел почему не вели?

— Откуда мне знать? Или у меня семь пядей во лбу? — ответил Белый раздражаясь. — О своих подозрениях сообщили бы лучше его высокопревосходительству! Или Арефьеву.

— Сия мысль есть гипотеза. Предположение. А в военном деле всякие измышления могут стоить кому-то жизни.

Белый не стал продолжать разговор и передавать поручику беседу с полицмейстером. Орудия противника должны замолчать. При любом раскладе.

Советник расстегнул жилет и вдохнул воздух свободной грудью. Слово «расклад» навело его на новый ход мыслей: «Индуров. Чем, интересно, сейчас занят господин штабс-капитан? Размышляет, как поступит, когда вернётся в город? Вот и пусть пока сидит под наблюдением Селезнёва!».

Юрий Валентинович в сей час действительно находился в размышлениях. Но не о том, как вернуться в Благовещенск. Господина штабс-капитана беспокоило одно: как избавиться от стилета.

Предчувствия, будь они неладны. Правда, на штабс-капитана в отличие от поэта сии напасти нахлынули внезапно, будто волной окатило. И причиной неожиданного их появления стал Селезнёв. Младший следователь своей наблюдательностью, сам того не подозревая, заставил офицера разволноваться не на шутку. Юрий Валентинович, замечая взгляды младшего следователя, не единожды называл себя самыми нелестными словами. И причина тому имелась: стилет.