Джеймс Купер - Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник)

Невысокий Хромой Фрэнк никогда прежде не наблюдал в ясном синем небе подобных необъяснимых разрядов. Поэтому он сказал Толстяку Джемми, за которым ехал:

– Герр Пфефферкорн, в Германии вы в течение долгого времени были гимназистом и, наверное, в состоянии вспомнить кое-что из физинческих уроков естественных наук. Почему, собственно, здесь всё так мигает и светится?

– Уроки физические, а не физинческие, – поправил Толстяк.

– Да, в этом вы, вероятно, понимаете не больше, чем я. Знаете, у меня тоже есть заслуги. Вы можете поверить мне на слово! Особенно в орфографии и контрапункции. Я знаю, как именно пишется любое иностранное слово, и, конечно, без проблем могу его правильно произнести. Понятно? Говорю ли я «физинческие» или «физические» – нашему германскому кайзеру без разницы. Главное, правильно произносить «иксилумп».

– «Ипсилон», имели вы в виду?

– Что-что? Мне ли не знать, как произносится предпоследняя буква моего патриотического алфавита? Если вы скажете мне что-то подобное еще раз, то вполне может случиться, что произойдет кое-что, могущее нарушить ваше ровное настроение. Разве такой почитатель науки, как я, может позволить легко смириться с подобным положением?! Вы не умеете давать академических ответов на мои вопросы, а потому выход у вас один: попытаться тихонько прогрызть зубами выход из той западни, в которой вы сейчас оказались. Но, если вы думаете, что вам это удастся, тогда вы большей частью ошибаетесь во мне! Я как раз тот человек, который обязан доказать вам, что мельник – не трубочист! Я спросил вас о зарнице, но никак не об «иксилумпе» и психизической геометрии. Можете вы мне дать ответ или нет?

– С удовольствием! – засмеялся Толстяк.

– Ну так извольте! Итак, почему здесь так много сверкает?

– Потому что здесь много электричества.

– Да? Ну и что? Вы называете это ответом? Для этого можно и в школу не ходить! Хоть я и не посещал никаких альма-фатер, не был студентом, не входил разумом во всякие там студенческие братства, но я прекрасно знаю, что если что-то горит, то рядом должно быть электричество. Каждое следствие имеет свою причину. Если кто-то получил удар по физиономии, то должен быть и тот, кто дал ему пощечину. И если это так сверкает, то… то…

– То там должен быть человек, который зажигает, – напомнил о себе Джемми.

Сначала Хромой Фрэнк спокойно пытался понять слова Толстяка, но потом сердито заорал:

– Послушайте, герр Пфефферкорн, очень хорошо, что мы еще не побратались, ибо сейчас я даю вам отставку, и это будет несмываемым пятном позора на вашем бюргерском гербе. Вы думаете, я позволю вам испортить мое этимунгиническое образование? Что вас так поражает в моей прекраснейшей речи? Чтобы заканчивать предложение, нужно его начать. Учтите это! Если я начинаю, то я и заканчиваю говорить, потому что мое предложение – моя духовная и философская собственность. Если я, со свойственным мне остроумием, скромно сравниваю электричество с пощечиной, то у вас нет ни малейшего права присваивать мое сравнение, как разбойничий атаман. Мошенников-конокрадов вздергивают – таков закон прерии! А если кто-либо отважится угнать у меня мое собственное высказывание, то я собью его с коня пулей! Я хотел выстроить потрясающий вывод, но, как только мои соответствующие promesse [29]были готовы, тут вы навесили совершенно неверный confusio [30]и разрушили мою логическую деликатность таким отвратительным способом. Я…

– Вы хотели сказать «praemisse», а не «promesse», – прервал Толстяк поток воинственной речи. – И не «confusio», a «conclusio»!

– Так-так! Вы что, действительно отличный знаток антикварной языковой системы? Если в свои школьные годы очередной юноша услышит, что Рим был построен из семи кирпичей, то после этого он сразу возомнит себя виртуозом во всех странах, предпочитающих один из латинских диалектов. Вы разговариваете на нижнелатинском диалекте, а мой учитель в Морицбурге пользовался литературным латинским, при этом ему был хорошо известен язык Цицерона и Прекрасной Мелузины [31]. Но вы в своей школе изучаете латынь только по прописям. А нынче, став охотником прерий, устраиваете ваши филологические языковые споры и не желаете принимать мои «promesse» и «confusio». Ни разу в своей жизни я не слышал ни о каких «conclusio», даже в Морицбурге, а это говорит о многом.

Так что для моего и своего блага останьтесь при своем мнении. Ведь мы говорили о молнии и электричестве. Вы говорите, что молния сверкает из-за электричества. Но теперь я спрошу дальше: почему этого электричества так много здесь, в этой местности? Я никогда еще не сталкивался с таким скоплением в одном месте. Итак, вы можете мне ответить? Сейчас у вас есть лучшая возможность в жизни, чтобы сдать экзамен или красиво сдаться экуменическому консилиуму.

Толстяк Джемми громко рассмеялся. В связи с этим «ученый» саксонец спросил:

– Что вы скалитесь, словно кларнет? Может, вы смеетесь исключительно от смущения, потому что я так неожиданно и красноречиво разбил в пух и прах ваши филгармонические умопостроения? И мне очень любопытно, как, мой дорогой господин Пфефферкорн, у вас получится ответить!

– Да, – ответил Джемми. – На ваш вопрос, конечно, очень трудно ответить. Не всякому профессору под силу.

– Так! Таким образом, у вас нет другого ответа, не так ли?

– Может, и имеется.

– Так давайте послушаем его! Я весь внимание до самых мочек ушей.

– Возможно, металл, которого тут в Скалистых горах в избытке, и есть причина такой концентрации электричества.

– Залежи металла? С электричеством не имеют ничего общего.

– Ага! А почему же тогда громоотвод так привлекает молнию?

– Значит, по вашему, все железное может быть поражено молнией?

– Конечно, иначе бы и компас нам не служил так верно…

– Ну уж это тут и вовсе ни при чем… Компас же не сделан из железа, значит, ему ни молния не страшна, ни залежи железа.

– Должно быть, вы можете предложить ответ получше.

– Конечно, я ведь исполнял обязанности чиновника в Морицбурге и не раз задавался разными изучебными вопросами. Я хотел знать, отчего происходит то или иное явление, пытался заставить всех предоставить мне право получения пневматической информации. Пусть и не получил в этом деле очевидного успеха. Объяснение, которое вы, как бывший ученик средней школы, не нашли, очень простое. Как-то в одной из конфиденциальных бесед мой морицбургский учитель, когда никого рядом не было, по секрету поведал мне, что электричество возникает после трения. Вы согласны с ним?

– Даже очень.

– Следовательно, где присутствует трение, там образуется электричество.

– Например, когда мы трем картофель!

– Оставьте ваш юмор, особенно когда разговариваете с человеком, который по отношению к искусственным наукам принадлежит к самым вершинам потребления. Ум должен быть слабым, но тело становится сильным. И слабому уму всегда под силу прозрить замысел природы и дать верное толкование всему, что он видит вокруг. Я иногда поражаюсь, когда слышу что-то. Мне кажется, что знание словно само поглощает меня. Вот как нынче с этим электричеством: знание словно пришло само и теперь мне все стало кристаллически ясно. Вокруг огромные прерии, леса, тут возвышаются могучие горы. Выходит, если ветер или даже буря громко свистит, значит, она производит и огромное трение. Так или нет?