Ольга Елисеева - Наследник Тавриды

— Где же вы его достали? — подтрунивал Туманский.

— Подарок.

— От кого?

Пушкин вспыхнул.

— Ну же, Александр Сергеевич. Признайтесь. Вы завтра уезжаете. А мы останемся гадать, кто из наших дам так щедр и богат.

— Берите выше.

Громкое: «О-о-о!!!» — было ему ответом.

Поэт не назвал имени. Но дал понять. Если бы Элиза действительно подарила ему перстень, он бы молчал до гроба. Но иной раз собственная выдумка казалась ему такой реальной, что сердце начинало жить ею.

И тут же талисман продемонстрировал характер — оказалось, что Лучичу нечем заплатить долг. У него нашлось только триста рублей.

— Но как же? — возопил Пушкин, из которого партнеры вытрясли все деньги.

— Я тоже сегодня в проигрыше, — оправдывался честный серб. — Я вышлю вам в имение с первой же оказией…

В имении деньги были ни к чему. Они требовались сейчас, немедленно, без отговорок. Но гласно объявить, зачем ему сию минуту такая сумма, Пушкин побоялся. Он проклял себя за легкомыслие. Вера все устроила. А ее несносный «третий ребенок» не смог даже воспользоваться заботами матери! Чувство стыда охватило его еще больше, чем досада. Что Константинополь? Ну его! Но как он теперь посмотрит в глаза Вяземской?

Рассказать княгине о своей глупости Пушкин смог только наутро, когда она пришла проводить и перекрестить его в дорогу. Как обычно, Вера ко всему отнеслась без зла.

— Я ожидала чего-то подобного, — со вздохом скала она. — Значит, не судьба. Храни тебя Бог.

Они поцеловались. Совсем по-дружески. Без тени кокетства. Ямщик щелкнул кнутом. Колокольчик звякнул. Пыль поднялась до окон кибитки. 1621 верста — куда и зачем его везут?

Август 1824 года. Одесса.

Лихорадка долго трепала графа. Он вернулся худой и сам на себя не похожий. Казначеев ничего ему не сказал. Подозревая правителя канцелярии в склонности щадить начальника, Раевский решил подстраховаться. Он обиняками поведал о побеге одному-другому из приятелей, в городе стали поговаривать, посмеиваться, и наконец заядлый собиратель сплетен Вигель наколол случившееся, как устрицу на вилку.

Он явился в Одессу из Кишинева по приказу наместника с пространной «Запиской о Бессарабии» и несколько дней плотно работал в кабинете Михаила Семеновича.

— Вы, я думаю, наслышаны об отъезде Пушкина, — сказал однажды граф, складывая бумаги. — Как могло случиться, что его друзья в столице поступили столь неосторожно с письмом об атеизме?

Вигель поперхнулся.

— Кто без греха? Разве здесь, в Одессе, мало было сделано в отношении Пушкина по неосторожности или из легкомыслия?

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Воронцов.

«Неужели не знает?» Вигель внутренне возликовал. Он потупил глазки: ни дать ни взять барышня-институтка, забывшая урок. Но после гневного движения бровей начальника выложил все.

Граф встал, сделал собеседнику знак удалиться, накинул сюртук и спустился в столовую. Из-за болезни он показывался редко, и открытым столом управляла Лиза.

— Ваше сиятельство, прошу следовать за мной. — Воронцов протянул жене руку.

Та с тревогой скользнула глазами по его изжелта-бледному лицу, но, ничего не поняв, повиновалась. Она едва выдержала в Белой Церкви две недели и кинулась назад посмотреть, каков Михаил после лихорадки. Лучше ей было спрятаться.

Супруги поднялись наверх.

— Сударыня, сядьте, — ледяным тоном приказал муж.

У Лизы сердце ушло в пятки.

— Как вы осмелились совершить такой… нелепый поступок?

Графиня непонимающе сморгнула.

— Вы давали княгине Вяземской деньги для побега Пушкина?

— Д-да. — Она тут же замотала головой. — Нет! Вера попросила у меня взаймы. Ему на дорогу. У него не было ни копейки. Даже на нижнее платье…

— Избавьте меня от подробностей! — Михаил рявкнул и тут же пожалел. Он не помнил, чтобы когда-нибудь так сердился на жену. — Сударыня, вы… вы, ей-богу, не знаете, что творите! Теперь весь город говорит, что вы готовили побег ссыльного из-под носа собственного мужа!

Лиза ахнула и зажала уши руками. Во-первых, Михаил никогда не кричал на нее. Во-вторых, смысл его слов был ужасен.

— Я не сделала ничего плохого, — пролепетала она. — Мне было просто жалко…

— А меня вам не жалко? — Граф буквально пригвоздил жену взглядом к месту. — Чего я заслуживаю как наместник, если у меня из-под надзора бежит ссыльный?

— Я не знала. — Лиза была оглушена. Она сидела, вжавшись в стул и закрыв голову руками, точно муж собирался ее бить.

— Я больше не желаю терпеть Вяземскую в Одессе, — отрезал Михаил. — Пусть собирается.

Следующим для разноса был призван Казначеев.

— Почему вы не сообщили мне о попытке бегства Пушкина?

Саша скосил глаза на дверь в соседнюю комнату, из-за которой доносилось жалобное всхлипывание.

— Непростительно смешивать личные дела и служебные, — отчеканил граф. — В качестве наказания я поручаю вам передать княгине Вере Федоровне доброго пути.

Полтава — Могилев.

Окно низкого бревенчатого дома почтовой станции распахнулось, и из него, придерживая ставню рукой, чтобы не звенела, вылез странный субъект в красном молдавском плаще, широчайших шелковых шароварах, желтых туфлях с загнутыми носами и в феске с кисточкой. Его курчавые черные волосы касались плеч, а смуглая, чуть желтоватая кожа выдавала иностранца.

Чумазые дети, игравшие в пыли в свайку, приняли его за разбойника, но от испуга не могли закричать, потому что незнакомец скроил им зверскую рожу, сверкнул красноватыми белками глаз и показал длинные когти на пальцах. «Батюшки! Черт!» — просипел один из малышей, а другой надул лужу.

Нечистый прокрался мимо стены станции, лихо увел одну из распряженных лошадей в сторону и, вскочив на нее, был таков.

— Держи! Держи! — Запоздалая брань конюха повисла в воздухе. — Украли!

— Да тихо ты. — К смотрителю подошел слуга проезжего, одетый в татарское платье. — Это барин мой. Малость тудыть… Покатается и отдаст. Запиши в книгу: коллежский секретарь Пушкин. Следует из Одессы в Псков.

Чиновник неодобрительно покачал головой.

— Уж до Полтавы доехали, а никак не уйметесь! На всех станциях о вас предупреждены. Что твой барин-то, говорят, большой шалун?

— Да нет-с, — отвечал слуга, выгружая из кибитки саквояжи. — Тока он нигде не служит. Сочиняет.

— Нехорошо, — вздохнул смотритель. — Иди, глотни чайку, болезный.

Тем временем Пушкин, довольный выходкой, погонял неоседланную лошадь к местечку Инчи в двадцати верстах от тракта. Там в имени Вернигоровщина жил его приятель Родзянко, к которому он хотел заскочить напоследок.

Дав подписку нигде не останавливаться, поэт и не думал исполнять обещание. Что могло значить слово дворянина в отношении к царскому сатрапу? Ссыльный нарочно заворачивал в каждый приметный городок по пути следования.