Иван Дроздов - Мать Россия! прости меня, грешного!

Ехали не быстро; Мальцев сидел рядом с шофёром и постукивал своей неразлучной палочкой. Оглядывал поля. Они были тщательно возделаны, с них едва заметно шёл пар. Помню, как я, не ведая, какую бестактность допускаю, задал свой первый вопрос:

— Не сеяли ещё, Терентий Семёнович?

— Рано сеять-то.

— Другие давно отсеялись. У соседей ваших, челябинцев…

— Я сею поздно. За то и шишки на голову валятся. Вот и вы тоже, наверное, в «Известиях» пропишете.

— Напишу, что видел. Оценок давать не стану.

Чистосердечно признался:

— Я, Терентий Семёнович, в сельском хозяйстве не силён. Приехал к вам недавно — собкором назначили. Присматриваться буду.

Мальцев чаще застучал палкой, не поворачиваясь, сказал:

— Долго присматриваться придётся.

И минуту спустя, как бы размышляя с самим собой, заметил:

— Наши края много таят загадок для хлебороба. Как же вас прислали к нам, если вы сельского хозяйства не знаете?

— Профессия наша такая — всего не узнаешь. Я всё больше по заводским делам, а тут, на Урале, металл, уголь.

— И то верно: индустрия! А и землёй наш край не обделён. Вон, она, матушка — без конца и края. А хлеб брать с неё не умеем. Область наша и в этом году зерна у других просит. Да и соседняя, Челябинская, себя не кормит.

Да уж, это-то я знал: до обидного низким оставалась производительность земли — угодья обширны, а отдача, если брать в среднем, десять-двенадцать центнеров с гектара. Скептики разводили руками: «Что вы хотите — Урал! Зимы суровые, долгие, тепла мало». А на Курганщине, в родном краю Мальцева, можно было услышать: «По соседству с вечной мерзлотой живём, зёрна на лёд бросаем». Иные возражали: «А Мальцев как же? По двадцать центнеров с гектара берёт, из года в год». На это никто и ничего сказать не мог. Мальцев — феномен, чудо какое-то. Какой бы год ни выдался — дожди ли, засуха, а его урожай постоянен: двадцать центнеров! И даже сразу после войны, когда и Краснодарская-то земля в иных районах по семь центнеров давала, мальцевский промёрзлый клин рожал по двадцать. Волшебник! Маг! Чудодей! — чего только не говорили о нём.

Я тоже сказал:

— Вы-то вот — стопудовые берёте.

Он долго молчал, а потом тихо отозвался:

— Мы-то берём, да колхоз-то один многих ли накормит?

Мыслил он категориями государственными, его волновал хлеб страны, а не только его собственный, колхозный.

Потом уже, поработав на Урале, я вспоминал эту его фразу и понимал, какой смысл он в неё вкладывал.

В великом противоборстве с веками установившимся укладом земледелия находился Мальцев из села Мальцева. И вышел он на битву ещё в 1922 году, когда был совсем молодым человеком; он тогда сказал отцу: хочу землю боронить перед севом, чтобы овсюга-полетая меньше было. Мне кузнец Евтифий и борону особую с лапами выковал.

Овсюг-полетай душил посевы; его с весной произрастало больше, чем пшеницы. И так из века в век. Крестьяне Зауралья смирились с буйством сорняка, не знали способа в борьбе с ним. В особо трудные годы — голодали, в другие, получше, собирали жидкие урожаи, запасали семена.

Мальцев замахнулся на вековые традиции, начал по-своему готовить землю к севу.

Биограф его Иван Филоненко потом напишет:

«То был великий риск крестьянина-единоличника. Его кормила вот эта полоска, на которой он сейчас задумал делать то, что никто никогда в многочисленных поколениях мальцевских землепашцев не делал».

Добрые хозяева и в его деревне давно отсеялись, а он всё боронил, сорняки уничтожал. Сеять начал тогда, когда мужики-односельчане уже всходами на своих полях любовались. Поглядывая на черную полоску Мальцевых, сочувственно покачивали головой: дескать, чудит молодой хозяин. Этак он и семью по миру пустит.

Но, как говорят в народе, цыплят по осени считают, а хлеб — когда он в закромах лежит. Мальцев в том году снял урожай почти в два раза больший, чем у других сельчан.

Потом Терентий Семёнович напишет:

«Это была моя первая победа. На следующий год отец уже не возражал ни против боронования, ни против сортировки семян».

Я тогда, после нашей первой встречи, вернувшись в Челябинск, где у меня был корпункт «Известий», дал первый репортаж: «На полях Терентия Мальцева». А через несколько дней зашёл в редакцию областной газеты «Челябинский рабочий». Невесело встретил меня редактор газеты Вячеслав Иванович Дробышевский. Сказал:

— А я по твоей милости выговор схлопотал.

— Как, по моей милости?

Протянул мне газету, ткнул пальцем в заметку «Мальцев приступил к севу».

— И что же? — спросил я. — Верно: Мальцев начал сеять. Я был у него. Вы же знаете: он сторонник позднего сева.

— Вот-вот, позднего сева, а у нас сеют рано. Вот мне и сказали: «Мальцев нам не указ, у него своя система земледелия. И техника там иная: бороны разные, плуги безотвальные. К тому ж, порядок у него, организация — и люди как солдаты: всегда начеку и все трезвые. Им только команду дай. Эх-ма, да что говорить! Нелегко ей, системе мальцевской, дорогу пробивать.

— Я в толк не возьму: чем же для вас не пример? Учитесь у Мальцева, берите всё хорошее.

— Не готовы мы пока, не доросли до его системы. Мальцевский пример для нас — область фантастики, и критерии, и оценки у нас иные. Вот пройдёт десять-двадцать лет, тогда, может, и мы в неделю будем с севом управляться. А пока у нас и сроки, и оценки — всё другое. Видишь, как моё начальство дело понимает. Неправы, конечно, да что поделать — начальство.

Так не на полях Терентия Мальцева, а в кабинете редактора газеты «Челябинский рабочий» я получил первый серьёзный урок по земледелию, уяснил себе главную тайну зауральского мага.

Однако, любезный доктор, вас, видимо, не столько дела его и его система земледелия интересует, сколько образ жизни и психический склад характера, — понимаю вашу задачу и постараюсь именно об этом написать, хотя, признаться, тут-то и заключена для меня большая трудность. Об образе его жизни можно сказать просто и одним словом: Терентий Семёнович — простой деревенский человек, и видом своим, и привычками, и манерой говорить и мыслить. Он живёт в обыкновенном крестьянском доме, у него как и у других — двор, палисадник, огород… И все хозяйственные работы он производит сам, особенно в последние годы, когда дети его выросли, живут отдельно, а с ним осталась лишь старшая дочь Аннушка. Его часто можно видеть босиком, и даже по полям он нередко ходит босиком. А когда его спросили насчёт физзарядки, он сказал: «Ни рукой, ни ногой я не махну зря».

Но я отвлёкся, вернусь к нашей первой встрече. В полдень мы возвратились с полей и Терентий Семёнович пригласил меня обедать. При этом сказал: «Хозяюшки нет, в город уехала, — так мы сами, чем Бог послал».