Иван Дроздов - Филимон и Антихрист

«Нечёсаным» Важный окрестил Филимонова, ему нравилось так называть нового директора — «нечёсаный».

Артур Михайлович кладёт трубку, а голос Важного ещё долго сладкой музыкой звучит в ушах. Голос, подавший надежду, осветивший путь.

Бурлак после разговора с Филимоновым примолк, затаился. Он вообще не выносил шума. Чуть где зарождается конфликт — поднимает руки. На его спокойном, всегда улыбающемся лице изображён призыв: «Тише, братцы, зачем нам шум?» Здесь же гроза обрушилась на его голову. Он замолчал и тотчас же запустил в обращение слушок: Бурлак собирается на пенсию. Дунул в ушко человечку, способному тут же сообщить новость Филимонову. «Пусть успокоится, — думал Бурлак. — Он хоть и медведь, а лежачего топтать не станет».

Знал Бурлак и о том, что в дело Зяблика вмешался Важный, Тактика Важного — поднимать шум, звонить тому, другому, всё изображать в чёрных красках: мол, теснят, съедают, гонят, ущемляют права человека. Важный — мотор, пружина. Его оружие — телефон: большое дело — много звонков, малое дело — мало звонков. При особой нужде, однако, он и письмо сочинит, и десятки подписей соберёт; в другой раз миссию составит, с челобитной группу праведников в казённый дом поведёт. Газеты, радио у него под руками.

Важный — это один канал, одно колесо сложного механизма; другой — Вера Семёновна, жена министра. Она на правах равного члена, «родной сестры», входит в тайный, мало кому ведомый «Дамский клуб», куда, кстати, ещё в начале двадцатых годов вошла могущественная матрона с планетарными связями — Мама Бэб; но верховной матронессой Клуба, восседающей в незримом золотом кресле под самыми звёздами, является лучезарная и богоносная Розалия Генриховна.

Её как будто бы в природе и нет совсем, и мало кто её видел в глаза, и уж совсем никто не слышал её речей, и даже голоса, но она есть. И если уж дело совсем сложное, к ней постучатся; она в защиту пострадавшего поднимет забугорные «голоса». И тогда загалдят специалисты по русскому вопросу, комментаторы, консультанты.

Много и других механизмов создано для защиты Бурлака и Зяблика, нам же достаточно упомянуть лишь эти, чтобы показать сложность ситуации, в которую попал наш незадачливый Филимон. Да он и глазом не успеет моргнуть, как окажется в ловушке Зяблика и забьётся, зажужжит, точно муха в тенетах паука.

Впрочем, подождём делать выводы. Злоключения Филимона входят в ту стадию, где кто-то кого-то должен побеждать, а кто-то вынужден разделить горькую участь поверженных.

Таланты Зяблика велики и мало кому ведомы; он стратег, он гений, и сейчас, стоя посреди больничной палаты, скрестив руки на груди, он, подобно Наполеону, мысленно оглядывал ряды своей армии, фронт людей, к которым Артур Зяблик принадлежал, которые в железное кольцо спаялись. Чуть одного заденешь — всё кольцо гремит и колеблется, и шум такой над землёй идёт, будто сто тысяч водородных бомб взорвались.

В исподнем белье важно шествует он по палате, а то остановится у окна и долго стоит в позе полководца. Не страшен ему ни чёрт, ни дьявол, ни новый директор института Филимонов. Жизнь со своим горячим пульсом ворвалась в палату Зяблика. Филимонов разгром учинил в институте: многие темы закрыл, людей разогнал. Звонки, звонки, звонки. Папы звонили. И мамы:

— Что там происходит, товарищ Зяблик? А министерство куда смотрит? Наш Вадик пришёл — лица не нём нет! Ни проверки, ни комиссии, шлея попала под хвост директору. У нас, наконец, советское государство! Конституция! Мы в суд подадим.

Зяблик не оправдывал Филимонова, но и не чернил шефа. Сохранял деликатность; тон солидный, государственный:

— Особо важный заказ дан институту. Филимонов — автор открытия, «Титан» на него работает. Суда над ним нет.

Понимал: Филимонов получил право на реорганизацию, его такими уколами не возьмёшь.

Папы замолкали. Мамы становились тише, но ворчать продолжали. Прикидывали и заключали: сынка обратно не втолкнёшь, а Зяблик пригодится. Расставались друзьями.

Месяц пробыл в больнице — мало! На волю вышел, но больничный таскал в кармане — благо, врачи свои. К медведю не приближался, задерёт. Чинил завалы, расставлял капканы. Ходил по комнате квартиры Буранова в тёплом халате, повязку шёлковую на шее поправлял.

Дарья Петровна, пряча лицо, улыбалась. Повадки Зяблика знала наперечёт. Он теперь надолго больным притворится. Хлопотала возле него Дашенька, а сама стальной пружиной сжалась. Мысленно прикинула: пора приспела и тебе в дамки прыгнуть, а не то момент упустишь.

Академик лежал с тяжёлым приступом головных болей, — спазм сосудов головного мозга был нешуточный! По утрам просил газеты, журналы «Огонёк» и «Здоровье», читать пытался, но тотчас глаза отводил в сторону. Пододвигал транзистор — и музыка иголками вонзалась в мозг, пекла голову. Не оживлялся и при появлении Дарьи Петровны. Не спрашивал ни о чём. Институт оторвали от сердца, рана кровоточила.

Острые чуткие взоры кидала на него украдкой Дашенька. Сколько протянет? Жила как на вокзале, квартира казалась чужой и временной. Библиотека завещана институту, вещи, мебель ничего не стоят; автомобиль и дачу, хоть отписал в завещании, но Зяблик заронил сомнение, — дескать, дача институту принадлежит. И квартира тоже. Умри завтра академик, и Дарья Петровна вместе со своим мужем поедет на край Москвы, в Тёплый стан, — там у них на пятом этаже в коммунальной квартире жалкая комнатёнка.

Стройный план действий составился в голове Дарьи Петровны: упредить манёвры Зяблика, вырвать инициативу. И как истый стратег, приступила к его выполнению.

Нигде не обучалась военному искусству, но ведала: чтобы победить врага, надо знать его замыслы. В мягких тапочках, шёлковом халатике неслышно плавала по квартире. А Зяблик — даром, что больной! — туалет тщательно наводит, песенки ровно кот мурлычет. Дашенька всему объяснения ищет. «Ждёт кого-то, пёс шелудивый! Не иначе — женщину!»

Чаю свежего заварит, кофе со сливками соорудит; чаю академику подаст, кофе Зяблику на письменный стол снесёт — и тоже песенку мурлычет, новостишку походя обронит. С одного угла кресла зайдёт, с другого и низко наклонится к Зяблику, облако французских духов распустит.

Мысль работала быстро, сердце жаждало мести. «Погоди, чёрт вонючий! Ты у меня иные песни запоёшь!» Телефонные разговоры слушала. Зяблик говорил подолгу; болтлив он, времени не ценит. Говорил с Папом и Галкиным. То они звонят, то сам им позвонит. «Ого-о! Вот они, главные твои подручные!»

— Прекрати операцию! — глухо, прикрыв рот рукой, говорил Папу. И взглядом тревожным стрелял на дверь библиотеки: не слышит ли Дарья? Она стояла у двери, смотрела из затемнённого угла в щели и всё видела и слышала. — Медведя усыплять надо, а ты дразнишь. Уймись на время, отступи! Нас с тобой нет. Придумай что-нибудь потоньше.