Иван Дроздов - Филимон и Антихрист

— Давайте знакомиться.

Спесь на лицах поубавилась, но крепко усвоенного чувства превосходства над людьми не теряли. В глазах прочно держалось высокомерное пренебрежение.

— Вы только сейчас пришли на работу?

Спокойствие рухнуло, глаза забегали.

— Да, сейчас. Мы были в библиотеке. Я был в библиотеке. Они — не знаю.

— Я тоже работал в библиотеке.

— И я.

Слепой мог увидеть: ребята врут. Они уже не смотрели в глаза директора, на щеках пылал румянец. «Стыд не потеряли», — думал Филимонов.

— Хорошо. Какую же литературу там брали, — вот вы, например?.. Ну, ладно, вижу — солгали. Наперед знайте: ложь — оружие слабых. Меня сейчас занимает ваша судьба; институт, как вы, наверное, слышали, меняет профиль, и тематика вашей лаборатории передаётся в уральский центр.

— Мы люди столичные. Будем жить в Москве.

— А как же наука? Вы ведь, верно, избрали тему и преданы ей?

Ребята переглянулись, на лицах гуляла циничная улыбка. Один из стоявших сзади выдвинулся вперёд, с раздражением заговорил:

— Товарищ директор! Зачем высокие слова: «наука», «преданы теме», — да кто тут в нашей лаборатории служит науке? Да у нас и завлаб-то не скажет вам, чем мы тут занимаемся. А вы, если профиль меняете, подумайте и о нас. Мы тоже хотим жить.

— Хотите жить. Но кто вам сказал, что жить можно только в нашем институте?

Кивнул фронтовику:

— Пойдёмте ко мне.

По дороге Кучеренко развивал свои мысли:

— Вот таких институтов в Москве больше тысячи: кормушки для бездельников, пенсии с молодых, почти юных лет. Здесь он гнездится, новый класс эксплуататоров, мафия паразитов, детище государственной управляющей камарильи. Если в среднем в институте копошится пятьсот человек, то и выйдет полмиллиона научных сотрудников, а с семьями — полтора-два миллиона! И только в одной Москве, только в научно-исследовательских институтах. А прибавьте институты учебные, да есть конторы, министерства, театры, редакции.

В нашей стране восемнадцать миллионов управленцев — если с семьями считать, полсотни миллионов наберётся. Не жнут, не пашут, а живут на особицу. Ему, управленцу, квартиру просторную подавай, а и на стол не один только хлеб, молоко — ему балычок да осетрину подай. Он, пожалуй, управленец, не хуже прежнего барина живёт, а то ещё и получше.

К ним прибавь воришек, дельцов, хитрованов. Сколько же ныне развелось их, захребетников разных! Везде у нас на одного дельного, нужного десять ненужных, никчемных. Да ведь их всех накормить, обуть-одеть надо. И квартиру им, и дублёнку, и японский магнитофон, и автомобиль — всё в лучшем виде.

Забежал вперёд фронтовик, в лицо Филимонову заглянул:

— Вы, Николай Авдеевич, не троньте их. Мафия сильна, она нынче над всей жизнью, над партией и над властью поднялась. Сожрёт в одночасье.

— У меня к вам, Андрей Сергеевич, дело есть. Теплоизмерителей в другой институт передадим, а вас прошу доклад подготовить — как вы мыслите организацию новой производственной службы? Цифровой анализ по кадрам, средствам, материально-техническому обеспечению. Я такую работу Галкину поручил, но и вас прошу. Многих людей из вашей лаборатории мы там разместим, но так, чтобы каждый конкретное дело имел. В теннис играть будем в выходные дни.

В десятом часу вечера Филимонов вышел из института, и на площадке перед главным входом по-военному взял под козырек вахтёр Павел Петрович — старик семидесяти лет, участник трёх войн, кавалер двух орденов Славы за подвиги в Великой Отечественной войне. Тряхнув густой белой бородой, сказал новому директору:

— Я с Александром Ивановичем, бывшим директором, смолоду тут в институте. Так, может, меня, старика, на пенсию пора?

— А это… как вы пожелаете, Петрович. Я вас не гоню. Напротив, приятно, когда у нас такой почтенный и представительный ветеран!

— И ладно. Если не гоните, я ещё послужу, пожалуй.

— Ну, а как живёте?

— Слава Богу, ничего живу. Мне и квартирку Александр Иванович дал — спасибо ему, благодетелю. Квартирка однокомнатная, хорошая — всё как у людей.

— Семья-то у вас?

— Внук недавно приехал, женился, и уж ребёночек у них родился. Слава Богу — ничего. Мы, Николай Авдеевич, люди простые, нам что Господь пошлёт, то и хорошо.

— Ну-ну… Желаю здравствовать!

Филимонов пожал руку старика и вышел. Устремился через двор к воротам. Прошел мимо директорской машины, кивнул по привычке шофёру, стоявшему возле «Волги», и ускорил шаг, как он обычно делал при встрече с машинами начальства, не желая лишний раз попадаться на глаза директору или его заместителям. Водитель окликнул:

— Николай Авдеевич!

В замешательстве остановился, смущённо улыбнулся, дал знак: подъезжай. Вчера он уже пользовался машиной, но сегодня по привычке полетел на вокзал, на электричку — и в мыслях уже предвкушал, как в этот небойкий час займёт место у окошка, положит на колени блокнот и будет считать, считать.

— Извините, — сказал шоферу. — Не привык к новой роли.

— Ничего, привыкнете, — пообещал шофёр. — К таким вещам привыкают скоро.

Филимонов вспомнил разговор в коридоре с женщиной: «…и вы пооботрётесь».

Водитель улыбнулся каким-то своим тайным мыслям. Он был одет в коричневый хорошо сшитый костюм, лицо холёное, взгляд улыбчивый — себе на уме. Василий Павлович Ковальчук цену себе знал, говорил: «Начальства много, а я один». Он шофёром работал более тридцати лет, в войну возил командира дивизии. И хотя Филимонов ждал, о чём ещё будет говорить водитель, Ковальчук молчал, у него было правило: покой начальства не нарушать, язык придерживать за зубами. И кого бы он ни возил, какие бы разговоры ни слышал — всё умирало здесь же, в салоне автомобиля.

— Куда поедем? — спросил Ковальчук.

— На Ярославский вокзал.

— Вы куда-нибудь уезжаете?

— Я за городом живу, езжу на электричке.

Василий Павлович снова заулыбался, теперь уже откровенно.

— Почему не на машине?

— Далековато. Неудобно машину гонять.

Не выдержал Ковальчук, качнул головой:

— Машина персональная, в вашем полном распоряжении.

И, не спрашивая разрешения, повернул на дорогу, ведущую за город. Филимонов сидел рядом с шофёром и в зеркале видел нагловатую и почти откровенную ухмылку Ковальчука; все смеются над его провинциализмом, плебейской робостью, отсутствием силы и величия. Вот Зяблик, ездивший в последнее время в директорской машине, — тот не церемонился, Зяблик не станет ни просить, ни советоваться с шофёром.

Здесь, в кабине, он, верно, не однажды слышал про Филимонова: «Случайный человек в кресле директора. Должность ему с неба упала».

Впрочем, вопросы эти недолго смущали сознание Николая. Он не был ни тщеславным, ни обидчивым. За долгие годы притеснений привык к уколам и шпилькам, притерпелся; всякую хулу воспринимал как дань за свои угловатость, неловкость и невезение.