Иван Дроздов - Митяй в гостях у короля

Она повернулась к генералу:

— Голос у вас, генерал, — да, трубный; и фразу хлесткую кто-то вам придумал… «За державу обидно…» Но чтобы вот так — плеснуть из стакана!.. Нет, вам до этого далеко.

— Фраза сильная, — подтвердил Дмитрий, — и еще вот… как это у вас?.. — «Умею останавливать войны!..» — тоже звучит.

— Особенно для школьников, — сказала Мария. — От вас, наверное, девочки без ума. Ну-ка, человек: останавливает войны! Есть от чего потерять голову. А тут еще голос ваш — Шаляпин такого не имел. Я как-то была в гостях у нашего знаменитого баса Бориса Штоколова, так и он вам завидует. А кстати, вы не пробовали петь?..

Всем трем политикам не нравилась фамильярность тона и явно издевательский подтекст, но, может быть, в такой веселой шутливости заключался каприз хорошенькой женщины? Она знала, что нравится, что представляет здесь высшую власть, и не могла справиться с фонтаном чувств, вырывавшихся по случаю встречи с еще не старыми и на весь мир известными мужчинами. Ей они прощали игривый и, конечно, не безобидный тон, но вот Дмитрий?.. Он-то по какому праву скоморошничает? А, впрочем, может, он прост и глуп безнадежно? Так или иначе, но оба они позарез нужны каждому из трех залетевших сюда молодцов — хочешь-не хочешь, а слушай болтовню хозяев.

Герарду не давал покоя шалопай с Кергелена — боялся за свои вклады в шести заграничных банках, пытал Дмитрия:

— А этот… ну, ваш приятель, сбежавший на остров, он по неразумению…

— Митяй-то! Да вы его не бойтесь. Ваши денежки честным трудом заработаны. Их-то он не тронет, а если и заденет, то по ошибке, нечаянно.

Кибальчиш как-то кисло и жалобно скривился; видимо, подумал: какая мне разница, по какой причине он «заденет» мои миллионы, умышленно или по ошибке, денег-то он лишится. Герард начинал нервничать, его состояние усиливало и тревогу друзей, они крепились, но очень бы хотели знать: нельзя ли как-нибудь умерить пыл этого разбойника? Нужно было выяснить, каких взглядов придерживается этот Митяй. Кого из политиков он уважает, а кого считает своим врагом? По фамилиям уже лишенных капиталов нельзя ничего понять: потрошил он без разбора, кто попал под горячую руку: русских, кавказцев, евреев. Вот что страшно — без всякого выбора крушит, кого ни попадя — наотмашь бьет.

— Как же это вы, — загудел Гусь, — такое открытие и выпустили из рук.

— Но руки-то мои остались. Вот они!

Дмитрий показал ладони.

— Захочу и будет компьютер. Да еще и посильнее. Такой, что хлопну по башке и самого Митяя, он и скукожится.

Политики инстинктивно съежились. Слышал Герард и о лептонной пушке Дмитрия; за ней к нему и пожаловал; то есть не то, чтобы хотел заполучить ее, но подчинить своей воле самого пушкаря, Дмитрия. А для этого ему надо выяснить, кому он из них симпатизирует. Вот Мария с восторгом говорила о Гальюновском, а потом и о генерале кое-что лестное сказали, ну а он, Герард Кибальчиш, о нем-то они что думают?

Каждый из троих сейчас рассуждал примерно так: вот выясню, кого он любит, тогда уж и спланирую, как действовать дальше. Деньгами его, похоже, не заманишь, денег ему и король даст — вот подарили же ему дворец, и посуда вон какая, и охрана, машины… К нему только на симпатиях можно подъехать.

А Гальюновский, как самый скорый на разные коварства и догадки, допускал еще и такую мысль: дурачит он их с этим Митяем. Придумал себе такой псевдоним и потешается над ними, да и над теми, у кого карманы уже вывернул, и над теми, кому еще предстоит расстаться со своими миллионами.

Дмитрий, обращаясь к Герарду, продолжал:

— Злые языки мне говорят: Герард сам себе зарплату определял. Разве можно так, чтобы зарплата одного человека составляла миллион минимальных зарплат? А в самом деле: есть в какой-нибудь другой стране у одного человека такое жалование? А наш царь-батюшка — он сколько получал в месяц?

— Ну, что ты удивляешься! — вскинула на него свои прекрасные глаза Мария. — Мой Аркаша — какой-то министр паршивенький, у Герарда в приемной на карачках ползал, а и то тысячу минимальных зарплат отхватывает. Это у них демократией называется. Чего хочу, то и ворочу.

— Мария Владимировна, душечка, не будь ты такой язвой. Речь идет о законности. Назначил себе такую зарплату — получай. Все законно. Таких смельчаков уважать надо. И ты позвони Митяю, пусть не трогает вкладов господина Герарда. А если и тронет, то лишь в двух банках: в «Нью-Йорк-сити» — там на счету Кибальчиша семьсот сорок миллионов двести тысяч долларов лежит — эти пусть пошлет в Якутию и Ханты-Мансийск, там люди уже замерзать начали, ну, еще со швейцарского счета — в Женеве у него…

Дмитрий окинул взглядом сжавшегося от страха Герарда…

— …пятьсот двадцать четыре миллиона положено — пусть эти пошлет — в Северодвинск, например. Там господин Кибальчиш по заданию американцев завод подводных лодок остановил.

Наклонился к Герарду:

— Вы не возражаете?.. Ну, вот, с вами все порешили. А теперь господин генерал… С ним будет посложнее. У него жена в Одессе русско-израильский банк держит, всю валюту генерал через него пропускает…

— Какие у меня деньги? — трубно зарычал Гусь. — Откуда им взяться?

— Источники? У Митяя все записано: кто, где и сколько вам давал на избирательную кампанию. Все до центика учтено. Вам бы я посоветовал самому отдать государству денежки, а то как Митяй потрошить станет — тут и вскроются все ваши гешефты.

— Я русский! — вдруг вскричал Гусь.

— Русский, русский, только матушка и батюшка вашей женушки Лии Азбестовны в Тель-Авиве проживают. Наш компьютер и эти сведения имеет. И многое другое держит в памяти. Но позвольте! — повернулся он к генералу. — Ваша супруга вполне приличный человек, и даже очень интересная. И процент с украинцев небольшой берет: кажется, двенадцать или четырнадцать годовых. Мы к таким людям претензий не имеем.

Пожалуй, труднее всех давался этот разговор Гальюновскому; он среди российских политиков слыл за бедняка, и с телеэкрана признавался, что до сих пор живет в блочном доме, в квартире из двух комнат, и что одну он только преследует цель: помочь русскому народу, обиженному, оскорбленному и во всем обделенному. Имя у Гальюновского мудреное: Вольф Агамирович, а что такое Агамир — никто не знает. Сам он говорит: я и в глаза не видел папашу; родился и вырос без него. И какой он национальности, не знаю. Но всем известно, что маму он очень любит, мама у него Варвара Федоровна, из поморов, из тех же мест, где на свет появился Михайло Ломоносов. Показывал он по телевизору и Варвару Федоровну, и сестер своих — Машу и Глашу. Розовощекие, златокудрые славянки. Зато и возлюбили же Гальюновского, сразу возлюбили, с первых его публичных выступлений, — и дружно побежали за ним, как стадо баранов. Как же! Он хоть и какой-то Агамирович, а поди как хорошо слово «русский» выговаривает. За время-то советской власти мы свое звание совсем позабыли. Слово «русский» только в пьяном застолье произносили, а если в школе или институте — там и вовсе под запретом это слово было, а тут человек выходит на сцену и громко этак говорит: «русский!» Слово это президент не знает, никто в Кремле не может выговорить, и даже лидер оппозиции — человек с какой-то манчжуро-уйгурской фамилией — и он, выдающий себя за вождя всего народа, не знает, как называется этот самый народ. Слово «русский» говорить он так и не научился. Вначале-то ждали от него: вот-вот научится, ну, еще немного — месяц, другой… Нет, не научился. И стали от него нос воротить. Для народа-то что главное? — скажи ты ему, как говорил Суворов: «Я русский, какой восторг!» И он бы побежал. И в такой бы раж вошел… Все заборы бы переломал. Нет, не назвал их русскими лидер оппозиции, а вот Гальюновский — назвал. И рванулись было за ним, а потом — глядь: один раз в трясину поволок, другой раз… Ну, и поотстали. Уж на что неразумные, а тут подвох разглядели. Увидели, что не зря, выходит, папашу-то его мудреным именем назвали. И остались от Гальюновского слава дурная да деньги в иностранных банках. По ним-то можно судить, кому он служил и куда хотел затащить доверчивых русских.