Михаил Попов - Темные воды Тибра

– Конечно, эта тварь любит публичные представления.

Помолчали, словно прислушиваясь к плеску воды в бассейне.

Сульпиций сообщил:

– Постановление сената об объявлении его вне закона уже готово. Голосование можно провести сегодня, можно завтра.

Это настолько само собою разумелось, что Марий не счел нужным отвечать.

– Любопытно было бы знать, что он собирается делать дальше, – осторожно продолжил народный трибун. Сам он и многие из его окружения придерживались того мнения, что большого зла в том, что Сулла, скажем, отправится из Нолы в Азию, нет. Если будет угодно богам, то без подкрепления из метрополии он благополучно сложит там голову, несмотря на все свои воинские доблести.

Можно сказать больше, в глубине души Сульпиций был даже рад, что кампанская армия не досталась этому стареющему интригану, возившемуся сейчас с муренами. Его трудно было бы удержать на вторых политических ролях, возьми он такую силу в свои руки. А так, сидя без войска у своего бассейна, он дает ему, Сульпицию, все, что от него требуется, – имя. Марий – это пока что еще имя.

О чем-то подобном полководец догадывался, и чем отчетливее были его догадки, тем сильнее он ненавидел политиканов и демагогов, с которыми приходилось общаться. Марий уже понял, что на их поле боя, их оружием он не сумеет победить. Поэтому он и хотел получить в руки те инструменты, которыми всегда пользовался хорошо и до сих пор пользоваться не разучился.

У него был свой план – он хотел выманить Суллу из Нолы, заставить его сделать несколько необдуманных, противозаконных поступков, чтобы сенат и народ позволили ему, Марию, собрать армию для усмирения распоясавшегося негодяя.

Идя по лезвию бритвы, да к тому же еще и извилистому лезвию, Сульпиций вывел разговор еще к одной щекотливой теме.

– Ведь у тебя в руках находится…

– У меня в руках не только жена, но и дочь.

– И я слышал, что ты хочешь отдать их в солдатский лупанарий, это правда?

Марий исподлобья покосился на осторожного говоруна.

– А ты бы не хотел, чтобы жена и дочь этого ублюдка развлекли какую-нибудь манипулу твоего войска. Не хотел бы поглядеть, как они будут стонать и корчиться от стыда и…

Сульпиций замахал огромными рыхлыми руками:

– Хотел бы, конечно, хотел бы. Слаще зрелища нет. Но прошу тебя об одном…

Марий пнул ногой вазу с тухлым мясом, и она полетела в воду.

– Не проси меня. Да, я знаю, что Цецилия – дочь верховного жреца Метелла и подобное надругательство над ней произведет нежелательный эффект.

– Да, да, – заторопился подтвердить Сульпиций. – О нас уже твердят всякие гадости, появились памфлеты и оскорбительные куплеты.

Сдерживая старческое кряхтение, Марий поднялся, то же пришлось сделать и народному трибуну как уступающему годами. – Я не отдам жену и дочь Суллы в солдатский лупанарий. – Сульпиций откровенно заулыбался, собрался было что-то сказать по этому поводу, но Марий не дал ему открыть рта. – Да, не отдам, но не по тем соображениям, которые привел ты. Сулла – не тот человек, что выходит из себя, когда издеваются над его женщинами.

Сказав это, Марий зашагал к дому.

Ничего не понявший народный трибун, сотрясаясь как гелеполь, заспешил следом, чтобы выспросить, что имелось в виду. Поскольку Марий шел по узкому проходу между бассейнами, гиганту трибуну никак не удавалось идти рядом.

Наконец такая возможность появилась, и на недоуменный вопрос своего невольного соратника Марий ответил:

– Если бы я мог отдать на растерзание берберам, азиатам, понтийцам, да хоть и диким зверям не только Цецилию, но и его первую любовь – Илию вместе с прекрасной дочерью; Элию, сумасбродную, но милую; Клелию с ее бесплодием, то и в этом случае Сулла пальцем бы не шевельнул, чтобы предпринять что-нибудь серьезное.

Сульпиций, сам не избегавший никаких порочных и привлекательных сторон жизни, о чем свидетельствовал его облик, скорчил понимающую гримасу.

– Да, мне рассказывали, при нем всегда находятся привлекательные мальчики.

Марий просто махнул рукой в знак прощания и медленно удалился, оставив гостя в серьезном недоумении. Впрочем, оно длилось недолго. Опытнейший демагог Сульпиций объяснил, что старик просто не в себе, лишившись кампанской армии, он просто повредился разумом. Успокоив себя этим объяснением, народный трибун отправился в сенат.

Постановление об объявлении Луция Корнелия Суллы вне закона он решил принять сегодня же.

Марий забрался в самый прохладный угол своего дома, лег прямо на пол, на тонкую камышовую циновку – таким образом ему удавалось избавиться от утомительной ноющей боли в спине. Он велел позвать Публия Вариния.

Давно отошедший от военных дел Публий Вариний сделался, что называется, клиентом Мария. Своей преданностью и исполнительностью он завоевал доверие своего господина. Единственное, что мешало ему выдвинуться в число самостоятельных политиков, это редкостная глупость.

Вариний явился в тот момент, когда Марию удалось заснуть. Сон полководца был священным делом в доме, поэтому терпеливый клиент простоял довольно долго в ногах у лежавшего и тихо посапывавшего тела с огромным животом и кривыми ногами, откровенно любуясь этим видом немыслимой славы и могущества.

– Это ты? – спросило тело, очнувшись.

– Я.

– У меня есть к тебе очень важное дело, поважнее прочих прежних.

Вариний переступил, чмокнув кожаными подошвами своих сандалий, как бы давая понять – вот он я, весь готовый к любым делам.

– Тебе дадут сотню человек… Нет, начать надо с другого. Помнишь представление в термах Суллы семнадцать лет назад, где он самым непотребным образом высмеял римский сенат?

Вариний глубоко вздохнул, раздувая костер памяти.

– Кое-что помню…

– А тех, кто участвовал, помнишь?

– Кое-кого.

– Например?

– Марка Порция Катона Старшего, например.

– Осел! Кто изображал Марка Порция Катона? Ну, вспоминай.

– Кажется, его звали Тигеллин, был там еще некто… Табалий, остальных…

– А Квинт Росций?

– Да, да, господин, был и Квинт Росций, хотя моя память уже не та, но я помню, что этот архимим весьма отличался и его шуткам смеялись больше всего.

– Хорошо. Сегодня ночью ты с теми людьми, которых я тебе дам, выловишь мне всех участников того представления.

– Но как же…

– Проверишь все таверны, все театральные школы – и сардинскую и испанскую. Возле главного цирка живут флейтисты и кифареды из Тарента и Коринфа. Есть и другие места. Расспрашивай и выведывай. Кто-то из них умер, мимы и танцовщики долго не живут.

– И я же…

– Веди сюда их друзей, знакомых. Сегодня Гай Страбон давал на Эсквилине громадный пир, многих найдешь там. Только не трогай симфониаков, они поют на религиозных церемониях. Сулла всегда их не переносил, и не надо волочь ко мне всякий мелкий сброд вроде скабилляриев.