Михаил Попов - Темные воды Тибра

Проконсул не успел углубиться в размышления достаточно глубоко, как услышал, что привычный шум пира вдруг сделался тише, намного тише.

Сулла вскочил на ноги.

Вряд ли это ночная контратака собравшегося с силами Архелая. Скорее всего, за границами лагеря появилась толпа отбившихся от основной армии понтийцев. Несмотря на все выпитое вино, римляне не забывали о службе. Ворота на запоре, часовые на местах.

– Что там? – недовольно поинтересовался проконсул.

И увидел, сквозь строй огромных костров пятеро или шестеро легионеров тащат большую повозку-короб для перевозки камней для баллисты. И в коробе лежит нечто, укрытое большой дерюгой.

– Что там? – повторил вопрос Сулла, когда добровольные «мулы» остановились вблизи от проконсульского шатра. Они тяжело, возбужденно дышали, глаза их горели каким-то совершенно необычным огнем, что не могло быть следствием даже очень сильного опьянения.

Из-под дерюги раздался негромкий, но пронзающий своей жалобностью до самых печенок стон.

86 г. до Р. Х.

669 от основания Рима

– Ты говоришь, Агафокл, они убивали безоружных?

– Да великий царь, и безоружных, и немощных, и детей, и стариков. Кровь стекала по переулкам на Агору и достигала середины голени. Кровь заполнила весь Керамик, разлилась внутри Дипилона.

– Вы пожалели, что не сдались?

– Мы могли бы сдаться, но нас ждал бы такой же исход.

Митридат на некоторое время погрузился под воду, и оттуда подобно киту, которого никому из жителей Средиземноморья видеть в своей жизни не приходилось, выпустил фонтан воздуха, отравленного еще не переработанным алкоголем.

– Но не были ли вы сами виноваты в его жестокости, вы же полгода кричали со стен оскорбительные слова про Суллу и его жену.

– Кричали понтийцы, извини, государь, воины твоей армии. Очевидно, они были более смелы. Да и что можно было крикнуть про Суллу? Самое страшное оскорбление, что он похож на тутовую ягоду, обсыпанную мукой.

Царь еще раз погрузился и вынырнул.

– Некоторых раздражает, когда им напоминают об их веснушках. А что вы кричали про жену?

Агафокл пожал плечами. Он уже понял, что сочувствия от ныряющего царя не дождется и что, может быть, он вообще зря явился сюда со своим трагическим докладом. Митридат более склонен не к жалости, а к раздражению. Но ведь сегодня он стал обладателем золота Клеопатры III, так шушукались слуги. Потеря Афин перетягивает приобретение Египта?

– Про Метеллу, жену Суллы, рассказать особенно нечего.

– Потому что она добродетельна или потому что некрасива?

Не дожидаясь ответа, Митридат в очередной раз погрузился в теплые воды бассейна. Когда он появился на поверхности, Агафокл встретил его рассказом о том, что «этот варвар» ограбил не только храмовые сокровищницы, но и похитил библиотеку Аристотеля, завещанную учителем Александра Феофрасту.

Зная о трепетном отношении понтийского царя к великому македонцу, он рассчитывал этим сообщением пробудить дополнительную ярость Митридата по отношению к римлянам. Люди, наблюдающие со стороны за тем, как развивается война понтийского правителя с Римом, давно уже обратили внимание, что Митридат как бы все еще не включился в нее на всю полноту своих возможностей. Сидит в Пергаме с огромной армией, совершает небольшие вылазки, как это путешествие на Кос, и не спешит непосредственно скрестить свой огромный меч с римским клинком. Смысл миссии Агафокла в том и заключался – побудить Митридата к действию.

– Сулла срубил рощу, где философствовал Платон, очень логично, что вслед за этим он решил уничтожить библиотеку, собранную Аристотелем.

Агафокл был сбит с толку последней фразой Митридата, но попытался еще что-то сказать.

– Он кровожадный варвар, и только такой просвещенный государь, как Владыка Востока…

– Он не кровожадный. Сулла убивает ровно столько, сколько надо, чтобы все греки поняли, насколько опасно сопротивляться его воле. Он не волк, он мясник. А знаешь, чем мясник отличается от волка?

Агафокл вздохнул.

– Мясник разумен, он не любит кровь, он должен приготовить обед. Но его нельзя приготовить, не пролив крови.

– Почему-то ты, государь, склонен говорить об этом человеке сочувственно. Да, он убийца не дикий, но хладнокровный, и именно в этом все его варварство. Только Повелитель Востока, человек греческой культуры…

Агафоклу не дали договорить. Из-за портьеры появился бледный как сама бледность Самокл, рухнул на колени, потом распластался по мокрому камню и подскользнул прямо к царскому уху. Зажмурившись, прошептал в него что-то.

Митридат медленно, страшно выпучив глаза, пошел под воду, и оттуда донесся страшный вопль, перемешанный с водою и обрывками цветов.

Агафокл понял, что ему сейчас лучше удалиться. И правильно сделал. От тех же слуг, что судачили про египетское золото, он узнал, что пришло известие о смерти царского сына Акатия.

Сбегая по ступенькам широкого дворцового крыльца, афинянин подумал, что это, может быть, и к лучшему. Как мститель за поруганную культуру Эллады Митридат не так будет хорош, как в качестве отца, разъяренного смертью своего сына.

86 г. до Р. Х.

669 г. от основания Рима

– Что там у вас? – спросил Сулла, подойдя в окружении своей веселой свиты к появившейся из глубин греческой ночи странной повозке.

Один из легионеров, притащивших повозку, издал неопределенно-восторженный звук и бросился сдирать рогожу с добычи.

– Мы поймали его! – крикнул другой.

– Кого вы поймали? – тихо спросил проконсул, и у него екнуло сердце.

– Они поймали Архелая!!! – понеслось по быстро густеющей вокруг толпе.

Рванули рогожу, и сразу стало ясно, что это не Архелай. Две мощные, волосатые ноги с черными грязными копытами.

– Он даже не сопротивлялся, – крикнул один из удачливых ловцов.

– Да кто это?! – прорычал своим тяжелым басом Гортензий, выступая из-за спины Суллы.

Еще один рывок, и при прерывистом свете факелов обнажились две ноги до колен, чем выше, тем меньше было на этих ногах волос. И ноги эти стали дрожать, так что стало даже слышно в наступившей тишине, как носок одного из копыт постукивает по доске короба.

Дальше дерюга не поддавалась, эффектного предъявления добычи не получалось, тогда один из ловцов от задней части повозки бросился к передней и, схватившись за другой край дерюжного покрывала, дернул что было силы.

Прежде всего, в глаза бросилось огромное, в мокрых слипшихся волосах зажмуренное лицо, но не человеческое, а как бы частично что ли свиное, с острыми ушами, с огромными, сопливыми ноздрями. Оно дрожало, ноздри вздувались, выпуская воздух вместе с тонкими стонами.