Михаил Попов - Темные воды Тибра

Размерами это существо раза в полтора превосходило человека, размерами и массивностью тела, но выглядело больным, испуганным, жалким.

– Это он кричал по ночам! – сообщил свое мнение кто-то из толпы собравшихся легионеров.

– Кровь стыла в жилах, спать было нельзя!

– Во второй когорте пропал еще зимой один декан, пошел по нужде, и все.

– Смотри, трясется! – с явным злорадством в голосе сказал кто-то за спиной Суллы.

– И глаза не открывает, притворяется дохлым.

– Где вы его нашли? – спросил проконсул.

– В кустах возле углового поста, что-то шуршало в листве. Ночью-то тихо, он решил подкрасться, наверно.

Из толпы выбрался человек с дротиком в руках и коротко ткнул лежащего в почти голую, дряблую, поросшую длинными седыми волосами грудь. Пленник затравленно, истерично вскрикнул. Солдаты заржали, выражая непонятное, но сильное чувство удовлетворения.

– Прекратить! – рявкнул Гортензий.

– Для чего ему нужно было к вам подкрадываться? – тихо спросил проконсул, но его, как всегда, услышали, и на вопрос не сразу нашелся убедительный ответ. Ловцы переглядывались, выпячивали губы, поднимали брови, наконец, пришли к выводу, что «он» собирался, скорее всего, наброситься на них.

– Или напугать, – высказал особое мнение тот, что был с дротиком, – если бы он заорал за ближайшим кустом, у меня бы сердце оборвалось.

В ответ на эти сбивчивые рассуждения, пленник открыл огромный рот, где торчали большие, черные, стершиеся как у старого вола зубы, и издал нутряной, просительный стон.

Сулла развернулся и пошел к своему месту во главе пира. Потребовал себе вина, вылив воду на землю.

Выпил целую чашу небольшими глотками, но не прерываясь.

Приблизился Гортензий.

– Они спрашивают, что с ним делать?

– А что они сами придумали для него?

– Заколоть и поджарить как кабана.

Сулла допил вино.

– Ты знаешь, кто это?

Гальба смущенно кашлянул.

– Тут в нескольких милях Элевсин, я бы не удивился, если бы эти пьяные разбойники поймали в ночном винограднике самого Диониса.

– Они понимают, что это Пан?

Гальба ответил не сразу.

– Что они думают, я не знаю. Но, может быть, они думают, что если прикончат это существо, то таким образом покончат со страной, от которой так настрадались.

Сулла кивнул.

– Да, если ими и руководит что-то помимо выпитого вина, то именно это чувство.

– И что мне им сказать, они ждут?

– Пусть накормят это существо, Пан он или кто-то другой. И отвезут в ту самую рощу, где поймали. Я взял Афины, я ограбил Афины, по-моему, этого достаточно. Будет неправильно, если мы покусимся на большее.

79 г. до Р. X.,

675 г. от основания Рима

Когда Луций Корнелий Сулла вошел в цирк, все встали, даже женщины.

Даже гладиаторы, сражавшиеся на арене, разошлись шагов на двадцать и опустили оружие.

Лежать остались только тяжелораненые и убитые, но и те, не исключено, испытывали неловкость оттого, что не могут поприветствовать величайшего из римлян.

Диктатор не стал испытывать терпение собравшихся, прошел к своему месту неподалеку от центра главной трибуны и сел.

Стал смотреть на арену, где, меся песок, кружили два хорошо сложенных, смазанных оливковым маслом и уже изрядно перепачканных кровью – своей и чужой – бойца. На арене валялось до десятка неподвижных тел, празднество было организовано достаточно пышно. Чем, собственно, можно измерить размах праздника, как не количеством трупов, оставшихся после него? Живы были лишь предводители отрядов, выставленных разными гладиаторскими школами – Авла Гнестия и Манлия Фульвия. Большинство зрителей знали бойцов по имени и бешено поддерживали, особенно усердствовали дамы. Мужья их и отцы больше были заняты переживаниями о судьбе денег, поставленных на того или другого.

Бойцы были очень осторожны, до начала состязания они были наслышаны друг о друге и теперь могли убедиться, что слухи не были преувеличением. Их нерешительность, происходившая от слишком острого ощущения опасности, начала раздражать публику.

Сулла тоже скучал. Но не потому, что бой был нехорош. Пожалуй, он и не видел, что происходило на арене, несмотря на то что неотрывно смотрел на нее своими голубыми, ничуть не утратившими блеска и глубины глазами.

Ему был скучен не бой.

Ему было скучно все на этом свете.

В таком состоянии он пребывал давно.

Раньше от хандры его могла излечить хорошая война, желательно с противником, превосходящим его силами. Еще лучше, если во время этой войны предаст пара-тройка верных друзей и какой-нибудь союзник нанесет удар в спину.

Но теперь…

Мало того что такую войну трудно организовать – никто не решится выступить против Счастливого Суллы. Важнее, что она не развеет той хмари, что поселилась в душе.

Трезубец одного из гладиаторов сорвал кожу с бедра меченосца, кровь заструилась по мускулистой ноге, обвивая ее, как лиана ствол дерева.

Через каких-нибудь полчаса этот несчастный умрет, истечет кровью. В душе Луция Корнелия Суллы нечему было шевельнуться в ответ на эту промелькнувшую в его сознании мысль.

Великолепный воин. Мало даже ему, Сулле, приходилось на своем веку видеть таких. Но, в конце концов, разве они не для того созданы, чтобы умирать, – пропоротые трезубцами, раздавленные слонами, зарубленные мечами, распятые на крестах?

Он стал старше почти на десять лет, и что он, собственно, за все эти годы увидел?

Прежде всего новое «воцарение» Мария. Того оплеванного, всеми забытого, заброшенного на край света с одним больным рабом и одним фальшивым динарием в кармане. И римляне, не желавшие, чтобы Сулла убил его тогда, пожалели о том, что он его не убил.

Марий не смог, так и не смог сделаться настоящим противником; он закончил свой путь мясником. Он почему-то решил, что достичь желаемого можно, только убивая, как будто трупы – это капитал. Он превзошел своих предшественников по количеству пролитой крови, совершенных предательств и ничтожности достигнутой цели. Судьба обошлась с ним примерно так же, как в свое время обошелся с ним Сулла. Она не подослала ему красивого, благородного убийцу, она не нанесла ему поражения на поле боя. Она позволила ему умереть своей смертью. Своей жалкой, человеческой, банальной смертью. Человек, убивший тысячи и тысячи людей, тихо скончался прекрасным январским утром, дожив до преклонного возраста. Он даже не увидел последнего концерта своей бездарной судьбы. Серторий окружил четыре тысячи его головорезов и перебил как бешеных животных. И это не было историческим событием. Это была санитарная операция. Ведь городские власти должны следить за состоянием выгребных ям.