Виталий Гладкий - Приключение ваганта

— В мире много разных чудес, Андре… — Гийо лег на спину, закинув руки за голову. — Я нашел своего Гаскойна умирающим, с перебитой задней лапой. И выходил. Я немного смыслю в костоправстве, и его лапа стала как новенькая. Пока он лечился, мы с ним здорово сдружились. По-моему, какая-то ведьма превратила человека в этого пса. Иногда мне кажется, что Гаскойн умеет читать мои мысли. А уж разговор и вовсе понимает. Правда, не все, что я говорю (особенно когда в хорошем подпитии), но он быстро обучается. А что касается рыболовства… — Гийо весело хохотнул. — Если уж коты умеют ловить рыбу, то псы и подавно должны это делать. Пес ведь умнее любого представителя кошачьего племени. Тем более такой уникум, как Гаскойн. Вот я и обучил его этой премудрости.

Андрейко посмотрел на пса. Гаскойн уже управился со своей долей от улова и лежал неподалеку, не спуская глаз с хозяина. Казалось, что он и впрямь понимает его речь; Андрейке даже почудилось, что пес с удовлетворением заулыбался, когда Гийо закончил панегирик в его честь.

— Андре, у меня есть предложение. Сегодня у парижан большой праздник, на улицах и площадях много суеты, поэтому мне захотелось тишины и покоя. Собственно говоря, как и вам. Не правда ли? Но у нас появилась одна нерешенная на данный момент проблема: как продолжать наши приятные посиделки без вина? И потом, мы ведь ни разу не выпили в честь святой Женевьевы, а это непозволительно. Она ведь может обидеться на нас. Поэтому я предлагаю переместиться в таверну (есть тут у меня одна на примете). Ну как, вы согласны?

Андрейко замялся. Денег у него осталось с гулькин нос, поэтому он трясся над каждой монетой, как скопидом, позволяя себе лишь иногда устраивать праздники, как в этот день. Андрейке не хотелось быть полностью зависимым от Ивашки, но утаить от него хотя бы денье на «черный» день не представлялось возможным. После каждого похода Андрейки на рынок за продуктами прижимистый Немирич всегда требовал отчет. При этом Ивашко проявлял отменное знание арифметики и парижских цен на съестное.

Заметив нерешительность рутенца и поняв, отчего она происходит, Гийо рассмеялся и сказал:

— Ах, Андре, неужто у вас сложилось обо мне столь плохое мнение? Ежели я кого-то приглашаю в таверну, значит, пир будет за мой счет. Запомните это на будущее. (Надеюсь, это не последняя наша встреча.) Но я понимаю вас, понимаю… У любого слуги с финансами негусто. Однако я тут намедни немного разжился деньжатами, так что — гуляем!

Облегченно вздохнув, Андрейко широко улыбнулся и последовал за Гийо к пристани, куда уже подходил паром.

Жиль страдал. Порядки в Сорбонне в последнее время стали чересчур строгими, а учиться по-настоящему он не имел ни малейшего желания. Сначала юный де Вержи взялся за учебу с жаром, благо она давалась ему легко, но с течением времени Жиля перестало устраивать расписание занятий. Они начинались с восходом солнца (летом — в шесть утра, зимой — в семь) и продолжались до девяти вечера. Лекции длились по три часа, а еще студиозам полагался трехчасовой перерыв на обед, когда можно было подремать. Для многих школяров это было спасение; гулянки и прочие развлечения (в том числе и походы в квартал продажных девиц), до которых они, как все молодые люди, были горазды, нередко заканчивались далеко за полночь.

«Разве это свобода?!» — с тоской думал Жиль. Он представлял свою парижскую жизнь несколько иначе. Хорошо хоть праздников было много, иначе он совсем бы зачах. Жиль тяжело вздохнул и пнул локтем под ребро своего соседа по скамье, который умудрялся спать на лекции с открытыми глазами. К сожалению, при этом он иногда начинал храпеть, и его приходилось будить. Соседа звали Жермен, и он был беден как церковная мышь.

Неимущие студенты, такие как Жермен, обычно получали так называемое «свидетельство о бедности» и до первой экзаменационной сессии учились за счет Сорбонны, однако за допуск к экзамену необходимо было заплатить. Но ощутимее всего било по карману получение ученой степени — выпускной экзамен стоил студиозу суммы, сравнимой с годовым заработком горожанина. Несмотря на то что богатые мещане нередко предоставляли особо талантливым студентам стипендию, более половины молодых людей недотягивали даже до степени бакалавра.

Что касается Жермена, то ему вообще ничего не светило. Он был туповат, ленив, зато слыл на курсе первым гулякой и распутником. Где он добывал деньги на учебу и пропитание, оставалось тайной для всех. Но Жиль подозревал, что Жермен имеет какое-то отношение к парижскому «дну» — скорее всего, потихоньку грабит припозднившихся выпивох. Тем не менее де Вержи не осуждал своего однокурсника. Каждый выкручивается из своих проблем как может.

Жиль обвел стены аудитории, которые последний раз белились лет десять назад, и издал еще один тяжелый вздох. Длинное и узкое помещение для занятий, называвшееся «школой», напоминало казарму. Там находились кресло профессора, скамьи для школяров, столы с книгами и шкафы вдоль стен. Глинобитный пол был покрыт изрядно перепревшей соломой, в которой шебаршились мыши, но толстый котяра, дремавший на подоконнике, и усом не вел. Похоже, хозяин кормил его чересчур хорошо. Аудитория находилась на первом этаже частного дома, нанятого профессором за свой счет. Своих зданий у Сорбонны практически не было (за исключением коллежей), они только начали строиться.

У Жиля постепенно вызревало желание оставить Сорбонну и перебраться в самый старый университет Европы — Болонский, образованный в 1088 году. Наиболее дорогим городом для школярских кошельков был Кёльн, а университет Болоньи славился не только выдающимися профессорами, но и низкой стоимостью обучения. Сорбонна по этой части находилась где-то посредине. Но главным в Болонье было то, что порядки там установились более демократичные, нежели в Парижском университете. Это обстоятельство весьма вдохновляло Жиля. А еще ему очень хотелось увидеть новые земли, к тому же Италия на фоне Франции, еще не оправившейся от военной разрухи, была для юных школяров землей обетованной.

Обычно студиозы стремились получить образование в наиболее престижном университете, у самых знаменитых ученых, а это вынуждало их отправляться за многие мили от дома. Те же, кто хотел преуспеть во многих науках или в ком силен был бродяжий дух, меняли университеты (а значит, города и страны) по нескольку раз, благо образование везде велось на латыни. Подобные путешествия за знаниями получили наименование «академические пилигримки», а тех, кто пускался в них, называли вагантами или просто бродягами.

В своих странствиях по Европе ваганты не были одиноки. По скверным европейским дорогам кроме школяров шли паломники — к святым местам, монахи и послушники переходили из монастыря в монастырь, постоянно встречались купеческие караваны и воинские отряды. Путь этот был тяжелый и опасный из-за разбойников и промышлявших грабежами солдатских отрядов. Ко всему прочему, народ считал бродячих школяров «канцелярскими развратниками», распутниками, обманщиками, шутами и шарлатанами, претендовавшими на то, чтобы считаться сливками общества. Лишь музыканты и певцы были в чести, на что Жиль де Вержи и возлагал большие надежды — ведь кормиться в пути как-то надо.