Дороти Даннет - Игра шутов

Эта бурная, упорная активность теперь, видимо, иссякла. Было тихо — слишком тихо. Отгоняя от себя страхи, Маргарет упрямо надеялась, что он по крайней мере узнает ее и как-нибудь сможет подняться. Вряд ли бы ей удалось своими силами поставить его на ноги.

Она не учла, что Лаймонд мог просто не услышать ее. На самом деле он стоял в тени за очагом, опираясь на два стула, содрав с себя почти всю мокрую одежду, повернув к стене кудлатую, пропитанную влагой голову. Длинные пальцы одной руки, крепко вцепившиеся в спинку стула, высвечивало пламя, и Маргарет могла слышать тяжелое, учащенное дыхание.

Лаймонд, должно быть, ощутил ее присутствие. Его измученный желудок, раздраженный до такой степени, когда любая мысль, любой запах могут сделаться решающими, возмутился, стоило Лаймонду повернуться. Он сложился вдвое, обхватив руками голову, но перед этим Маргарет поймала на себе взгляд его расширенных глаз и уловила странное удивление на его лице. Было ясно, что он рассчитывал пережить это в одиночестве.

Маргарет отодвинула стулья и обхватила его крепко, сноровисто и бесстрастно, как больничная сиделка. Когда все прошло, она сказала своим обычным здравомыслящим тоном:

— Вас опоили ядом. Вам надо ходить, дорогой мой.

Зрачки у него были широкие и черные; на ярком свету он, наверное, не видел бы ничего. Весь обмякший, безвольно повисший у нее на плече, Лаймонд сказал спокойно:

— Мне не нужно больше ходить.

— Ах нет, нет, нужно! — испуганно вскричала Маргарет Эрскин и, вцепившись обеими руками в зловонную рубашку, потащила его вперед. Он весь был полон белладонной, и мозг его затуманился. Пока мог, он сам сделал многое, чтобы освободиться от яда. А теперь Маргарет должна была довершить начатое и во что бы то ни стало не дать ему лечь.

Во время первого круга по комнате она попросту волокла его на себе. Потом он, двигаясь смутно, как в бреду, начал облегчать ей задачу — тяжело, неверно ступая, сделал шаг, потом еще и еще; и вот, шатаясь от стены к стене, стал двигаться сам, а Маргарет лишь помогала. В лицо ему она не смотрела и была рада этому потом, когда заметила на его ладонях кровавые отметины ногтей. Он был гораздо ближе к осознанию своих проблем, чем в то можно было поверить.

Вначале он пребывал где-то далеко-далеко, и это пугало; а потом, когда оцепенение прошло, на него накатила нескончаемая, невыразимая тошнота. Он споткнулся, не видя ничего вокруг себя, и Маргарет, удерживая его, вдруг увидела, что белладонна и собственная необузданность сделали с Фрэнсисом Кроуфордом. И еще Маргарет поняла, что плакать сейчас не время: она просто не может позволить себе такой роскоши, ибо Лаймонд дошел до предела. Избавился ли он от яда или нет — так или иначе нужно было дать ему отдохнуть.

Маргарет подтащила его к очагу, где постелила простую постель, и он улегся, учащенно дыша, мучимый спазмами, которые шли уже на убыль. Глубоко запавшие глаза были плотно закрыты. Когда он, не двигаясь, вдруг заговорил, сердце у нее оборвалось.

— Mignonne, — сказал Лаймонд безмятежно. — Je vous donne ma mort pour vos etrennes [37] Милая, даю вам в приданое мою смерть (фр.). .

Даже в такой крайности, черт бы его побрал, цитата звучала обидно.

— Мне вовсе не нужна ваша смерть в приданое, — возразила Маргарет. — Благодарите мастера Абернаси. Он вас увидел среди бразильцев, сразу почуял неладное и пришел ко мне.

— Белладонна, — проговорил спокойный голос. — Полагаю, мне ее подмешали в глинтвейн. Белладонной пользуют слонов, когда у них облезает кожа. — Тут Лаймонд, забыв осторожность, внезапно расхохотался, а потом, весь в испарине, закрыл руками лицо.

Через мгновение Маргарет спросила его:

— Если вы поняли, что отравлены, то почему не позвали на помощь? О'Лайам-Роу…

— О'Лайам-Роу уехал, — лаконично сообщил Лаймонд. — И если кто-то завтра будет обманут в своих ожиданиях, пусть думает, что пьяным… везет.

Наступила тишина. Высокое, блистающее пламя ревело в очаге; жар поднимался длинным, шелковистым столбом, и обжигающий воздух дрожал. Пол уже совсем высох. В ровном красноватом свете измызганные, захватанные пальцами стены, раскиданная мебель, разворошенная кровать выглядели изысканно драматичными, словно сделанными из цветного стекла. Но смрад ничем нельзя было приукрасить. Маргарет подумала, что такая гробница как нельзя более подошла бы Тади Бою Баллаху. В то, что она подошла бы также и Фрэнсису Кроуфорду, не хотелось верить.

Глаза его были закрыты. С той стороны, куда падали тени, лица было не разглядеть, но профиль, обрамленный сиянием, представал чистым и узнаваемым; красноватые блики падали на нижнее веко, обрисовали твердую линию щеки. Все остальное милосердно скрадывала тьма.

Маргарет сидела, не шелохнувшись, пока первые, робкие звуки не подсказали ей, что где-то люди встают и одеваются, готовясь к новому дню. Тогда и она шевельнулась и впервые поняла, что Лаймонд вовсе не спит. Он поднял ресницы: глаза его, хоть и под набрякшими веками, все же были уже синими.

— Да, вам нужно идти, — сказал он и добавил сухо: — Все семейство Эрскинов словно подрядилось спасать меня от меня самого.

Она была потрясена, а он — напрочь выбит из колеи, поэтому оба избегали чувств. Маргарет удивлялась про себя: сколько же стоицизма нужно иметь, чтобы продолжать валять дурака, зная, что яд уже действует, полагаясь на выпивку, на ламповое масло, на Бог знает какие еще попавшие под руку средства, пытаясь сохранить не только жизнь, но и видимость незнания. Поняв это, Маргарет решила оставить в комнате все, как есть.

Сказать хотелось очень многое, но мало что можно было облечь в слова так, чтобы ни ей, ни ему не утратить самообладания. Наконец она склонилась поправить одеяло, лежавшее в изголовье, и проговорила тихо:

— Я знала, что мне предназначено место у очага.

Свет под его глазами стал ярче. Маргарет никогда не видела, чтобы человек в полном сознании лежал так тихо. Он сказал:

— А мне, пожалуй, предназначено не столько зажигать огни, сколько гасить их. Мне было жаль девочку. Но я ничего не мог поделать.

Значит, он разглядел лицо Марии.

— Когда-нибудь вы все исправите, — сказала она и подумала с упавшим сердцем, что должна заставить себя уйти, бросая его в таком состоянии. К тому же совсем одного: рядом нет ни единого человека, которому можно было бы довериться… Бог знает, какие еще испытания примет он на себя завтра, на следующей неделе, в следующем месяце — смотря какой убийственный срок положен будет этому гнусному мероприятию. Медля у его изголовья, не решаясь уйти, она в отчаянии выпалила:

— Хоть бы Робин Стюарт был здесь. Кто теперь присмотрит за вами?

Даже не глядя, она ощутила, как Лаймонд вздрогнул от удивления. Потом он издал какой-то задушенный звук, весьма похожий на смех, вовремя остановился, медленно, как во сне, протянул руку, коснулся ее пальцев и слабо сжал их. Рука была холодная, невесомая, однако в пожатии ощущалось превосходство.