Алексей Шкваров - Слуги Государевы. Курьер из Стамбула

— Н-да. Отмстить хотят…, — пером в руке крутил главнокомандующий, перстни драгоценные, что пальцы унизывали, рассматривал. — Ну что ж поделать, Будденброк. Так и быть, подготовьте партию, человек двести-триста пехоты, да драгун немного. Возьмите из королевского регимента. Там, я знаю, острословы самые. Пусть прогуляются в русские пределы. Не возражаю. А с квартирами зимними повременим. Зимовать в Петербурге, думаю, будем, генерал! — откинулся в кресле подбоченясь. — Уже недолго осталось.

Ухмылку недобрую скрывая, покинул шатер главнокомандующего Будденброк. Кивнул адъютанту:

— Командира гвардии нашей полковника Отто Рейнгольда Врангеля ко мне пригласить.

Придворный франт, любимец женщин всего Стокгольма и родственник плененного под Вильманстрандом генерала, благоухая духами французскими, стремительно вошел в палатку Будденброка. Плащ скинул промокший, с сожалением оглядел ботфорты, глиной замаранные. Профиль орлиный, челюсть бульдожья, глаза темные, маслянистые, нагловатые. Камзол богатый, золотыми позументами расшитый, шпага каменьями, драгоценными украшенная — нелепо все выглядело в условиях лагеря военного, в грязи утопавшего. Как нелепы были и распоряжения самого Врангеля. Высадившись в Гельсингфорсе вместе с Левенгауптом, гвардия сухим путем пришла к Фридрихсгаму. И нет, чтоб разбить лагерь свой со стороны Выборга, на возвышенности песчаной, полковник Отто Рейнгольд Врангель настоял на размещении общем вдоль низменного морского берега, поближе к форштадту крепостному. Уверял всех:

— Сие будет и безопаснее, и веселее солдатам и офицерам нашим.

Напротив болталась эскадра галерная, где уже начинался мор великий среди матросов. Тела умерших закапывали кое-как на берегу, да так дурно, что зловоние пропитывало весь воздух, делая его чрезвычайно вредным и особливо непереносимым, если ветер дул с моря. Осень принесла дожди со слякотью, стоять долее в палатках было невозможно, и войско было вынуждено рыть землянки, чтобы хоть сколько-нибудь укрыться холода и непогоды. Но землянки были так сыры, что платье плесневело на теле.

Самого полковника Врангеля это мало заботило. Командир размещался во Фридрихсгаме, в доме комендатском, в тепле и сухости. Оттого и ходил франтом надушенным. Оттого и удивлялся рапортам полковым, где отмечалось все большее и большее число заболевших.

Получив приказ Будденброка о посылке партии в пределы русские, Врангель тут же, через адъютанта, перевалил его на плечи командира лейб-драгунского полка Унгерна фон Штенберга и поспешил назад в Фридрихсгам, к столу карточному, где его партия ждала отложенная да общество приятное из жен гарнизонных. Хоть и не столь блестящих, как дамы стокгольмские, но на безрыбье, как говориться… и тем утешился.

Унгерн, чертыхаясь по адресу начальников безмозглых, отрядил капитана Бранта в поиск. С ним ушли пять поручиков, один прапорщик да двести семьдесят драгун и солдат. Кони и люди с трудом выдирали ноги из вязкой грязи, подошвы да подковы теряя, спотыкались, порой падали. Жалея животных бедных, вели их в поводу. Так и добрались до речки Велиоки, мост разобрали, да пост выставили. Идти далее ни сил, ни желания не было.

Войско русское вернулось в свой лагерь под Выборгом. Пленных привели под конвоем достаточным. Правда, долго они не задержались — в Петербург повели. К слову сказать, обращались с ними хорошо. Офицеров разместили по домам вельможным и пользовались они гостеприимством русских до тех пор, пока хвастун граф Васаборг не позволил себе суждений предерзких о правительстве и народе русском. После чего всех, кроме Врангеля, разослали по губерниям дальним.

Полки же русские разместились в лагерях, еще летом обустроенных. Подошли казаки донские, атаманов Ефремова да Себрякова. С ними и калмыцкие сотни подтянулись. Веселовский, когда из Петербурга к армии ехал, встречал и казаков, и калмыков, но то были лишь передовые отряды, для квартирования снаряженные. А тут тысячи их прибыли.

Гусары объявились. Веселовский видел их и ранее, на войне турецкой. Сербы, молдаване, валахи, грузины, воины всех народов, ярмом басурманским задавленных, за веру православную страдавших, шли под русские знамена. То были люди отчаянной смелости, смерть презиравшие, с отметинами на лицах ятаганов острых, память от схваток сабельных. Ехали они в мундирах особых, галунами толстыми серебряными расшитыми, а на плече одном куртки болтаются, короткие, мехом оттороченые. То от удара стали безжалостной плечу левому и груди защита. Чернявые, горбоносые, на висках косы тонкие заплетены, подбородки гордые задраны, шапки высоченные лихо набок заломлены. Ехали гусары, трубки покуривая да по сторонам поплевывая. Дивились на них драгуны, кто ранее таких вояк не видывал.

Встреча случилась неожиданная, но оттого и более радостная. Полк казачий шел мимо драгун ямбургских, как вдруг послышался голос знакомый:

— Капитан, Алексей Иванович! — и к Веселовскому резко повернул коня есаул бородатый. Данила Лощилин, оказалось. А за ним и Епифан Зайцев. В кафтане казачьем, с саблей на боку, с пикой. А топор-то тот страшный неразлучно за кушаком заткнут.

Обнялись товарищи старые. Епифан аж прослезился. Все повторял:

— Барин, эх, барин.

— Да какой же я тебе барин, Епифан? Ну что ты, право? — хлопал его по спине богатырской Веселовский.

— Это он все от породы своей крестьянской крепостной отречься не могет. — Захохотал Лощилин, зубы белые сквозь бороду смоляную скаля, да духом здоровым, луковым обдавав. — Ну никак дурака в казачество не покрестить. Уж сколь раз его на кругу стыдили. Знай кланяется, посулы раздает от дури избавиться. Ан туда ж. Так и помрешь деревенщиной.

— Главное, что веры нашей, православной, а крестьянин ли, казак вольный, Господу все едино, — серьезно ответствовал кузнец бывший.

— Тьфу ты, — отмахнулся от него Лощилин, — ну а ты-то как, капитан? Как здесь-то оказался? Ты ж, навроде б, куда-то на край земли подался? — вопросами засыпал казак.

— Подался, — согласился Веселовский, — да потом приказ вышел, вот я и здесь теперь. В Ямбургском драгунском. Ротой командую.

— Ну и как? — не отставал казак. — В деле, сказывают, побывали?

— Побывали. Да ничего сурьезного. Разъезды, партии. Были в баталии под крепостью шведской, Вильманстрандом прозываемой. Так пехота в дело ходила. Им и досталось. Леса здесь сплошные, болота да поля каменистые. Кавалерии развернуться негде. Мы лишь погнали по дороге конницу ихнею дотемна, а потом пленных конвоировали. А ныне к Кексгольму велено маршировать.

— Правда? — казак обрадовался. — И нас туда ж. Я сотником, — пояснил, — в полку Сидора Себрякова, атамана нашего.