Джон Бакен - Запретный лес

Они провели весь летний день за разговорами и прогулками по полянкам между дубов, неизменно возвращаясь в свой уголок у ручья; при этом Дэвид страстно мечтал о том, чтобы солнце не опускалось: с наступлением первых сумерек Катрин должна была вернуться в Калидон. При следующей встрече они больше не упоминали о его несчастьях и о Монтрозе, а беседовали о всякой всячине: о ее детстве во Франции, ее семье, местных легендах, его учебе в Эдинбурге. Катрин стала для Дэвида не союзником, а скорее прибежищем. Гуляя с ней, он ощущал, что мир огромен и залит солнцем, все его печали забывались, он начинал думать о себе не просто как о человеке, который преодолеет все трудности, а как о посланнике Божьем с новой благой вестью для сбившегося с пути народа.

Как-то вечером он проводил взглядом Катрин, спускавшуюся через орешник к Рудской долине, и, повернув к склону Оленьего холма, увидел, что там под горку шагает мужчина, вроде бы появившийся из Меланудригилла. Это был Риверсло, и хотя их пути пересекались, фермер не остановился переброситься словечком, а на ходу приветственно помахал рукой и крикнул:

— Вам бы в Гриншил заглянуть. Поговаривают, Ричи Смэйлу надобно утешение.

Дэвид понял намек, сходил к Ричи и следующим вечером встретился с арендатором из Риверсло в пастушьей хижине.

— Глянь-ка, что там деется на поскотине, Ричи, — сказал хозяин. — Нам с пастором потребно перемолвиться. — И они остались в темной хижине вдвоем.

— Хожу-брожу я окрест, — начал Риверсло, — аки соглядатаи, засланные Иисусом Навином в Ханаан. Брехать не стану, не по душе мне этакое дело, но прочесал я Лес с востока на запад и зрил место шабаша с древлим алтарем. Теперича могу сыскать тропу туды хычь темной ночью. К тому ж я легонько попытал народ в Вудили.

— Они, конечно, не ответили?

Темное лицо фермера перекосила усмешка.

— Не сумлевайтесь, я сторожкий. Но все ведают, перебираю я с питием, но когда народу мерещилось, что я пьян аки змий, были у меня ушки на макушке. Они паки сбираются к празднеству, и будет оно в навечерие Ламмаса. Той ночью мы с вами направим стопы в Лес.

Дэвид вздрогнул, и Риверсло заметил это.

— Плоть слаба, — сказал он, — мне и самому боязно. Но мы-то с вами не из таковских, что, взявшись за гуж, вертаются назад. Мистер Семпилл, вы же молоды и сможете вскарабкаться на дерево?

— Мальчишкой я отлично лазал.

— Ладненько, надобно припомнить детячьи свычки. По-боле того, из дома надобно выехать загодя, не тянуть до Ламмаса. Имеется у вас к кому наведаться, не ближе, чем в милях двадцати от Вудили?

— У меня родня в Ньюбиггине.

— Значится, туды и направитесь, и чтоб всякий зрил ваш отъезд. Трубите о нем направо и налево дней хычь за пару. Поведайте о том своей старухе, пущай посуетится, вас в дорожку пособирает. Не успеете утечь из пастората в должное время, сызнова очутитесь взаперти в своей комнатенке, как в прошлый Белтейн. А вам-то надобно быть ночью в Лесу, ноне-то нас оба два, и мы сможем выступить самовидцами и пред Пресвитерием, и пред Шерифом, да хычь пред судьями в Эмбро.

— Понятно. Вы ничего больше в Вудили не узнали?

— Догадок полна сума. Хычь верьте, хычь нет, но теперича мы с Кэрдом закадычные друзья. Пришел я к нему его английского бычка глянуть, у него совета про овец выспросил да запродал ему два десятка ярок по столь малой цене, что самому тошно. Держит он меня за тютю и простачка, думает, я последний глузд пропил и теперича аки глина в его долонях… Вот так-то, к тому ж покрутился я подле его курятника. Баба его, может, ведаете, знатная птичница, и имеется у нее красный кочет, каких в округе боле не сыщешь. Взял я с собой в Чейсхоуп Рэба Прентиса и велел ему к петушку приглядеться.

— Не понимаю, к чему это вы…

— А вам и не надобно — всему свой черед. У меня-то уже думки про Пресвитерий, вот самовидцев потихоньку подыскиваю. На примете два честных малых — мои пастухи Ричи Смэйл да Рэб Прентис, но Ричи совсем дряхлый, в Лес его не взять, а Колченогий Рэб скорей помрет, но носа туды не сунет. Вот и остались токмо мы с вами для главного дела, но пастухи нам тоже сгодятся.

Неотвратимость испытания отозвалась болью в сердце Дэвида: он целых три месяца размышлял над тайнами Леса, после того как в горячке налетел на празднующих Белтейн. Он не сомневался в собственной правоте, но также уверовал, что противником его станет сам Дьявол во плоти, и спокойные рассуждения Эндрю Шиллинглоу вселили в него благоговейное уважение.

— Дружище, вы говорите так невозмутимо, точно овец стричь собираетесь. Неужели вы не верите в силы Сатаны?

— Я верую в Бога, — ответил фермер, — но я долгохонько хаживал по свету, дабы не веровать в Диявола. Но как раз Чорта, заманивающего в свои путы старух и обретающего власть над гнилыми душонками, подобными Чейсхоупу, я не страшусь, да явись он из геенны огненной, ведаю, чем его встретить.

Вновь пришло для Дэвида время сомнений и размышлений. Он не мог разделить здоровую уверенность арендатора из Риверсло, ибо слишком ясно представлял себе весенний шабаш и слишком долго прожил в тени этих тяжелых воспоминаний. Его живое и легковозбудимое воображение разыгралось не на шутку. Лес стал для Дэвида обителью ужаса, и чем больше пастор думал о живущем в нем зле, тем коварнее оно виделось ему. Его обширные мирские знания подливали масла в огонь. Мужество не покинуло его, но краски мира померкли: он чувствовал, что приговорен пройти эти темные испытания в одиночку.

Больше всего его тревожили мысли о Катрин. Лес, весь приход, та миссия, к которой он был призван, казались мерзостью и нечестием, и их следовало скрывать от юности и невинности. Девушка не должна была даже подозревать о них. Ни о какой дружбе между ними не могло быть и речи, и он был обязан немедленно сообщить ей об этом.

Они снова встретились в Раю, и перед Катрин предстал сгорающий от стыда юноша с бледным лицом. Он вперил взгляд в землю и говорил жуткие вещи. Он мялся и заикался, но от этого его прерывистая тирада звучала трогательнее всякого красноречия. Он умолял ее гулять только по чистым рощицам у Калидона и ни в коем случае не приближаться к сосновому бору. На приходе лежит Божье проклятье, и на предстоящем суде невинные могут разделить участь виновных. Что касается его, то он не друг таким, как она.

— На мне тяжкое бремя, — бормотал он. — Мне придется коснуться мерзости, и руки мои будут замараны. Мой страшный долг разрушит вашу юность… Я больше не приду сюда и молю вас тоже не приходить, ибо здешние места слишком близки от владений Супостата… Прошу, уходите и забудьте, что знакомы со мной, что звали меня своим другом. Вы только измучаете меня своей привязанностью…

Он говорил и говорил, а когда замолк, был уверен, что достиг цели, потому что ни одна гордая девушка не потерпит такого обращения. Взволнованный и опустошенный, он ожидал ответа, и ему почудилось, что он слышит звук удаляющихся шагов.