Джон Бакен - Запретный лес

В воскресение он взял за основу проповеди слова из Книги Екклесиаста: «И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет» [117] Еккл. 4:1. . Слушатели, несомненно, пытались найти в сказанном главное, все объясняющее слово, но не нашли; мало кто понял смысл этой речи, прочитанной Дэвидом прежде всего для себя. Говорил он о символе веры, молил о том, чтобы каждый впустил Господа в душу, проклинал предрассудки и догматы, исходящие не от сердца. Убеждал себя и остальных, что пока религия является пешкой в политических играх, будут на земле угнетенные и угнетатели, но правды не будет ни на одной стороне, а потому не будет и утешения… В кирку пришло гораздо меньше прихожан, чем обычно: пятеро старейшин с семьями отсутствовали. На задней скамье Дэвид заметил скромно сидящего новичка. Это был мужчина средних лет, носящий, как и прочие, домотканую крестьянскую одежду, но его выправка бросалась в глаза: в сельской местности редко встретишь человека, чью спину не согнули непосильные труды. Выделялся он и тем, что брился, тогда как в Вудили безбородыми ходили лишь пастор и Чейсхоуп. Кожу покрывал темно-коричневый загар. На лице застыло выражение благопристойной степенности, но дерзкие морщинки вокруг глаз и рта говорили, что в жизни он не всегда столь серьезен. Его синий берет, не такой широкий, как принято в западных землях, указывал, что приехал новичок из Приграничья. Мужчина носил плед в «пастушью» клетку, что привычна в Чевиотских горах и Лиддесдейле. Незнакомец вдруг поднял голову, и Дэвид узнал его по косящему левому глазу.

Чужак ушел сразу после службы, не дожидаясь выхода пастора. У церковных ворот Дэвид увидел Амоса Ритчи и спросил о приезжем у него. «Этот пришлый в Кроссбаскете обосновался, — последовал ответ. — Сам-то он откуда-то с дальнего Приграничья — сказывают, вроде, из Джедборо — и язык его дикий, аки у горцев, ни слова не разберешь. Но он, кажися, из приличных да достойных, да будто и фермер сноровистый, в овцах толк знает. В усадьбе своей все славно устроил, а отара его в Виндивэйз на выпасе… Угу, живет бобылем, особняком держится, хотя идет молва, что сосед он хороший».

Амос проводил пастора до дома и был дружелюбен, словно смущался, что так холодно вел себя летом. Говорил лишь о погоде и урожае, однако Дэвид видел, что Амос хотел приободрить его, но решился на это только у самой калитки. «Ежели доведется вам в глубокую речку войти, сэр, я поеду тем же бродом заедино с вами», — пробормотал он и ушел.

Вскоре стало ясно, что в приходе действительно произошли перемены. Летом поступки Дэвида озадачили и взбудоражили всех вокруг; даже те, чья совесть была чиста, опасались его, считая, что и их покой и добрая слава под угрозой. Теперь, когда пастор сам оказался в настоящей беде и Пресвитерий предъявил ему обвинения, ему начали сочувствовать, вспомнив его благожелательность, добрые дела во время снегопада, пригожую внешность и молодость. У него нашлись сторонники, правда, в их круг вошли самые разные люди. Были среди них те, кто славился благочестием, к примеру, Ричи Смэйл и Рэб Прентис; Изобел с родней яростно отстаивали его правоту; конечно, его поддерживал Риверсло, за ним и другие завсегдатаи «Счастливой запруды», а также те, кого бранили из-за бедности или проступков. Если фарисеи и книжники косились на Дэвида, то мытари и грешники приняли его сторону. Впрочем, как и дети. Какими-то неведомыми путями все они узнали, что их друг в беде, и сейчас престранным образом выказывали свою любовь. Девочки собирали для него цветы, на пороге пастырского дома появлялись корзины с малиной и черницей, и много раз Изобел находила там свежую форель, аккуратно нанизанную на камыш. Тронутый Гибби тоже потянулся к священнику. Он ходил за ним по пятам, а на любые попытки заговорить дружески похлопывал пастора по плечу и что-то невнятно бормотал. Иногда он начинал размахивать посохом на манер кнута. «Так их, сэр, — вопил он, — вырвать их, аки чертополох».

Но поведение Риверсло портило всю эту довольно благостную для Дэвида картину. Во время битвы при Филипхо он пропадал в Нитсдейле и вернулся лишь через неделю после нее. В эти неспокойные времена живности у крестьян стало меньше, и он, похоже, туго набил карманы: с выгодой продал валухов и удачно поторговал скотом с интендантом армии Лесли. В середине октября все работы на холмах были завершены, и Риверсло слонялся без дела. Сказалось ли внезапное обогащение или пережитое на Ламмас, но он сделался невыносим. Слава о его драках в трактирах прокатилась от Ланарка до Аллера, и он мог целыми днями бражничать в «Счастливой запруде», трезвея лишь для того, чтобы поутру опять напиться. Язык его огрубел, бранные слова так и слетали с губ, вздорность не знала границ. Люди начали сторониться этого буяна и задиру. «Ну и дружок у вас, сэр, — сказала с упреком Изобел про Шиллинглоу. — Три дня напивался в дым да ругался распоследними словами». Дэвид несколько раз ходил в питейный дом и пытался образумить его, но тот в ответ лишь пьяно смеялся и бубнил глупости. Все это бросало тень на главного свидетеля Дэвида.

Пастора постоянно тянуло в Калидон, но он не уступал искушению. Октябрь принес две недели проливных дождей, и Катрин больше не бывала в Раю. Он не решался навестить ее в замке, боясь поставить девушку под угрозу. Раз пошли слухи о неизвестной женщине, он скорее умрет, чем позволит раскрыть, кто она. Катрин дарила ему только доброту и дружбу, но то была не любовь. Разве сейчас, когда со всех сторон враги и его близость лишь замарает ее доброе имя, может он молить о любви?.. Но одиночество тяготило Дэвида, и он мечтал с кем-нибудь поговорить, особенно с пастором из Колдшо и новым арендатором из Кроссбаскета. Он решился поехать в Колдшо, памятуя не только о добром собрате во Христе, но и о том, что обитатели Кали-донского замка входят в число прихожан его кирки.

Мистер Фордайс едва оправился после болотной лихорадки; в его крошечной библиотеке было темно и сыро, как в могиле. Он сидел, обложенный подушками, в деревянном кресле и кутался в грубый шерстяной шлафрок, на голове красовался ночной колпак, а на худых ногах было по две пары чулок. Его больная жена не вставала с постели, дождь за окном не прекращал накрапывать, в комнате не было камина, и дом, словно саваном, окутало мраком. Но, всегда смиренный и терпеливый, мистер Джеймс занимался тем, что составлял гороскоп.

— Расскажите, что произошло, мистер Дэвид, а то я ничего не знаю, просто доходят слухи. Говорят, вы серьезно поссорились с мистером Мунго в Аллерской кирке.