Джон Бакен - Запретный лес

Сердце все еще пело. Посещение священнической братии не смутило его, поскольку даже их приземленность виделась ему сквозь золотистую дымку. Мистер Мёрхед казался отважным дозорным на стенах Иерусалима, мистер Праудфут — стражем чистоты Храма Господня, а мистер Фордайс, с его изможденным ликом и грустными очами, безусловно, был святым. Именно мистер Фордайс запал ему в память. Благостный праведник, хранящий выпавшие зубы, дабы облегчить Господу дело телесного воскресения, любитель звезд и страстный книжник. Дэвида переполняло желание служить Богу, но он чувствовал, что не все обязанности ему по плечу. Он не создан для защиты Церкви от недоброжелателей, представляющих Государство; да, он будет ее отстаивать, но не раньше, чем его вынудят к этому. Пусть другие охраняют чистоту канона от примесей: он всей душой приемлет церковные догмы, но не его дело создавать их. Все, чего он алчет, это спасать и утешать людские души.

Здесь, на вершине холма, пастор из Вудили представлялся иным человеком, не похожим на того, кто принимал собратьев в темных комнатках своего дома. Крепкое тело, здоровый цвет кожи и всклокоченные волосы по-прежнему казались мальчишескими, но лицо принадлежало мужчине. Его черты говорили о вдумчивости, духовной утонченности и решительности, не свойственных юности, а в глазах пылала страсть. Его подбородок мог принадлежать борцу, но рот его был ртом утешителя. Пять лет назад он мечтал о жизни ученого. В колледже он считался хорошим эллинистом, а его стихи на латыни и английском были отмечены знатоками, собиравшимися в книжной лавке Роберта Брайсона «Под знаком Ионы-пророка» на Вест-Боу. Когда вера призвала его к служению, он воспринял это не как отказ от прошлого, но как стремление к совершенству. Счастливая увлеченность сделала его слепцом, не замечающим раздоров и зависти в лоне Церкви, он видел только ее блистательное предназначение. Красота, таящаяся в книжных строках, стала казаться частью еще более величественной красы мира и Небес в Откровении Господнем. Став проповедником, он не перестал быть гуманистом. Некоторые косились на него, полагая, что для священника он слишком увлечен земными науками, иные думали, что он чересчур жизнерадостен для пастыря в этом бренном мире. Но недоброжелателей было по пальцам пересчитать, ибо Дэвид излучал такой свет и тепло, что даже самые озлобленные души не могли устоять против его доброго нрава. «Это очень хороший юноша, — отозвался о нем старик-священник после рукоположения. — Да будет Всевышний милостив к нему!»

Первым делом глаза Дэвида отыскали храм Вудили. Он смотрел на пастырский домик между деревьями, на кирку с соломенным верхом: когда-то крыша была свинцовой, но граф Мортон [22] Джеймс Дуглас, 4-й граф Мортон (1525–1581) — один из лидеров протестантов и регент Шотландии в 1572–1581 гг. в период несовершеннолетия короля Якова VI. приказал ободрать ее и переплавить на пули. Смотрел на похожие на ульи деревенские постройки и возвышающуюся над ними двускатную крышу «Счастливой запруды». Смотрел на соседние усадьбы: Мэйнз, Чейсхоуп, Нижний Виндивэйз, Кроссбаскет и две фермы Феннан, каждая с лоскутами полей на склонах над болотами. Он видел мельницу Вудили, бездействующую в ожидании урожая, и стога сена на холме Виндивэйз, и мельника, стригущего овец. Этим ясным вечером все вокруг дышало миром и покоем, и сердце Дэвида затрепетало. Тут живет его народ, его паства, приглядывать за которой его поставил Бог. Душа устремилась к ним, и в этом внезапном приливе нежности он почувствовал, что никогда у него не было ничего более важного, чем этот озаренный закатным солнцем приход.

Он поднял глаза и поглядел вдаль, на высокогорье, окружившее долину, подобно огромному амфитеатру. Поначалу взгляд его казался отрешенным, но он вспомнил дни детства и начал перечислять про себя названия вершин. Вон лысая верхушка Лэммерло, вон Зеленая Груда, за ними длинная гряда Хёрстейнских утесов, в детстве так манивших неизведанными тайнами. Холмы прорезало изумрудного цвета ущелье, по которому из далеких истоков нес свои воды Аллер, а за ним виднелись более темные скалы и вереск Рудской долины. Он сумел разглядеть там луга, где некогда так любил резвиться. Раньше он смотрел на все другими глазами, ведь ребенок живет в увеличенном воображением мире и видит огромное в малом. Поразительно: до этого он не понимал, насколько обширны местные леса. Он вспомнил, как ездил в Рудфут сквозь чащу, вспомнил бесконечные заросли кустарника вдоль речки Руд. Но тогда его владениями были луга и открытые пространства, и в памяти остались лишь залитые солнечным светом пустоши, где кричали кроншнепы и чибисы, а из продуваемых ветрами верещатников били источники. Но сейчас он ощутил, что хозяин этой местности — лес.

Лес был везде, он душил низину Вудили и Аллерскую долину и до самых вершин окутывал холмы мраком. Особенно дремучим он казался у подножия Рудских склонов, а выше редел, превращаясь в дубравы и орешники, между которыми виднелись чисти. Пейзаж пробудил фантазию. Вудили всего только прогалина в чаще. А вокруг Silva Саledonis, Каледонский лес: о нем писали в старинных книгах, он когда-то покрывал все вокруг, в нем простирались владения короля Артура. Ему пришла на ум скверная латынь барда Мерлина и странные вирши Честного Томаса [23] Томас Лермонт из Эркельдуна (ок. 1220 — ок. 1290), также известный как Честный Томас или Томас-Рифмач — шотландский бард, персонаж кельтского фольклора. — бабушкины сказки об этом священном крае. Он вырос на них, но не придавал им значения, и теперь это пришло как откровение. Silva Caledonis! Где-то там наверху, у вод Руда, стоял Калидонский замок. Неужели даже название не поменялось?

Воображение молодого человека не знало удержу, и он уже другими глазами смотрел на зеленое море, сияющее бликами там, где протекал Аллер. Сперва, в мягком вечернем свете, округа выглядела мирной и уютной, даже темные сосны будто светились изнутри, а колышущиеся верхушки березовой рощи походили на дым родного очага… Но стоило солнцу упасть за холмы, картина резко преобразилась. Тень превратилась в мрак, во враждебную, непроницаемую черноту. Березы все еще колыхались подобно дыму, но сейчас это был густой дым языческого алтаря. Умирающее солнце окрасило далекие отмели Аллера, и они заструились кровью… Священник задрожал, но тут же посмеялся над своей глупостью.

В лощинах легла тьма, но на верхушках холмов пока было светло. Огромный лес, казалось, двигался, уподобившись всплескам прилива, вздымающегося и грозящего поглотить песчаную отмель — Вудили. Священник вновь посмеялся над собой, но теперь не столь уверенно. В тенях древней чащи ему мерещилась таинственная жизнь. Вудили никогда не станет похожим на остальные приходы, как и его паства всегда будет отличаться от людей из других мест. Лес, многовековой Каледонский лес, давно завладел их душами и определил их нрав… Дэвид вспомнил, что кто-то назвал его Черным лесом… Точно, они говорили об этом днем. Мистер Мёрхед намекнул, что худо жить в такой близи от него, и мистер Фордайс мрачно покачал головой, сказав, что если бы деревья умели говорить, они бы открыли много страшного… Неужели здесь оплот Дьявола, заманивающего глупцов во тьму? Не о заблудшей ли душе говорится Itur in antiquam silvam [24] «Идет в древний лес» (Вергилий, «Энеида», кн. VI). ?