Дмитрий Федотов - Однажды в Париже

Человек, впервые оказавшийся в ее салоне, сперва удивлялся, отчего хозяйка почти не встает. Отсутствие камина в гостиной тоже как-то смущало, особенно зимой. Потом этот человек понимал, что не обязательно все время околачиваться возле кресла хозяйки (а если прием она устраивала в спальне, то возле ее кровати с балдахином), а можно перемещаться по небольшим, теплым и уютным комнатам, обставленным для приема гостей. Стены и обивка мебели, выполненной из красного дерева, были из голубого шелка, обшитые по швам золотым позументом. А по самому полю — серебряные и золотые королевские лилии. Но предметом особой гордости маркизы были, конечно, картины! В небольшой анфиладе из четырех комнат располагались полотна самых известных французских художников эпохи. Вернисаж открывали несколько картин на библейские мотивы Мартена Фремине, придворного художника короля Генриха Наваррского. В следующей комнате висело сразу четыре работы любимца высшего света, талантливейшего Валантена. Его «Концерт», например, можно было рассматривать часами и не уставать удивляться многоликости и скрытой иронии персонажей. Далее следовали светлые и насыщенные жизнью полотна молодого Вуэ, ставшего недавно первым художником короля Людовика и руководителем мастерской королевских шпалер. И завершали вернисаж работы Николя Пуссена из жития святого Игнация Лойолы и пейзажи Клода Желле. Именно этот вернисаж и прославил салон маркизы на весь Париж и одновременно стал поводом для собраний эстетствующей публики.

Разумеется, гвардейцам его преосвященства путь туда был заказан.

Анри еще никогда не бывал в этих «голубых гостиных», слыхал о них всякое, в том числе и о картинах, и порядком волновался. Люси его успокаивала: в особняке маркизы Рамбуйе собирается столько всяких чудаков, что любая оплошность новичка будет принята благосклонно.

— Она и сама иногда чудачит. При отеле есть небольшой сад, так маркиза распорядилась посадить под своими окнами два ряда смоковниц, а между ними посеять обыкновенную траву. И потом хвалилась, мол, она единственная, кто живет посреди Парижа и видит из окна своего кабинета, как косят луг, — весело рассказывала графиня. — И она обожает всякие шуточки.

Что касается «шуточек», де Голль их не очень жаловал. Если честно, он порой их просто не понимал и потому всегда был готов ответить на неудачную шутку вызовом на поединок. Дрался он, правда, всего лишь раз, легко ранил противника, и кардинал Ришелье сделал все, чтобы избавить своего лейтенанта от неприятностей, а капитан де Кавуа изругал драчуна последними словами. Честь честью, но эдикта о дуэлях король пока не отменил. А неприятность грозила весомая — конфискация трети имущества! Поскольку нужно было выручать де Голля, заодно повезло и его противнику, который спьяну вызвал его на поединок. Ему тоже светило не менее серьезное наказание — трехлетнее изгнание и потеря половины имущества!

Родной дед де Голля с хохотом рассказывал, как некий господин де Жерсей подшутил над фрейлиной покойной королевы-матери. При ее дворе было правило: в присутствии государыни сидеть только на полу. И вот этот проказник, взяв у лакеев грязный мяч из бараньей кожи, которым они забавлялись на заднем дворе, ухитрился незаметно просунуть это сокровище фрейлине между платьем и нижними юбками. Девица встала — мяч вывалился и запрыгал по полу. Молодые придворные расхохотались, но королева пришла в ярость.

Анри нарочно рассказал эту историю леди Карлайл, чтобы она поняла: такие «шуточки» ее новоиспеченному кавалеру не по нраву.

— Теперь иное время, — дернула в ответ плечиком англичанка. — Грубые нравы канули в Лету. А тонкие шутки как раз в большой моде. Вот как история с графом де Вардом. Даже мы в Лондоне смеялись.

Анри только вздохнул: и эта проделка, над которой потешался весь Париж, ему тоже не очень-то понравилась.

Как-то вечером, в гостях у маркизы и ее дочери, юный граф был приглашен к ужину и съел неимоверное количество грибов. Заметив это обжорство, маркиза и ее дочь, мадемуазель Жюли, ухитрились подговорить графского лакея, и он ночью притащил камзолы, пурпуэны и рубашки своего хозяина. Все горничные взялись за иголки и к утру ушили одежду на добрых четыре пальца, после чего лакей отнес ее обратно. Наутро де Вард стал одеваться и с ужасом заметил, что резко растолстел. Не веря глазам своим, он перемерил чуть не весь свой гардероб и решил, что так разнести человека может только из-за грибов. Этого шутницы и добивались. Дело было в воскресенье, с утра следовало идти к мессе, и графу пришлось явиться в церковь в халате. Все, кому он жаловался, — словно сговорившись, пророчили ему скорую погибель. Наконец нашлась добрая душа и растолковала бедняге шутку.

— Но подобные вещи случаются в отеле не каждый день, — не совсем уверенно сказала Люси. — Обычно в «голубых гостиных» говорят на возвышенные темы, слушают концерты и рассуждают о природе прекрасного. Это что-то вроде протеста против придворных нравов. Маркиза все время старается дать всем понять, что на придворных балах и увеселениях одни интриги, а у нее — одно торжество хорошего вкуса!.. Кстати, вам дали денег на приличную одежду?

— Да, миледи, — хмуро кивнул де Голль.

— Не дуйтесь, Анри. Вы ведь понимаете: нельзя ехать к маркизе в том кожаном колете, в котором вы несете службу.

— У меня есть все необходимое, чтобы…

— Не спорьте. Я уже поняла, что вы за человек. С вас станется надеть камзол, который был в моде при покойном короле Генрихе. Мы сейчас поедем к портному. У хороших портных всегда есть одежда на продажу. Я позабочусь о вашем приличном виде!

— Я и сам могу съездить…

— Ни в коем случае!

То, что англичанка взялась столь откровенно им командовать, очень не нравилось де Голлю. Но выбора не было. По-прежнему хмурясь и не желая поддерживать беседу, он отправился с дамой к портному, а там чуть не тронулся рассудком.

Леди Карлайл наслаждалась разговором о новейшем покрое штанов и о цветах, которые только на той неделе вошли в моду у молодых придворных. Названия она уже слыхала, а теперь портной показывал ей рулоны бархата, шелка, саржи, тафты и атласа.

— Я бы советовал молодому господину костюм цвета «турецкий бирюзовый», а к нему ленты цвета «печальная подружка», или «хворый испанец», или «голубиная грудка»…

Замельтешили в воздухе ленты, которые портной ловко бросал на колени очаровательной клиентки, и бедный лейтенант понял, что пора бежать без оглядки.

Он не был щеголем, увы, он был солдатом, и парижская вычурная жизнь по сей день казалась ему нелепой. Анри знал, сколько времени проводят придворные, советуясь с портными, но сам с большей охотой ровно столько же времени проводил в фехтовальном зале. Что греха таить — он желал сделать карьеру и вовсе не собирался по пути к славе отдать Богу душу от шпаги какого-нибудь записного бретера. Война — другое дело. Смерть на войне де Голль признавал достойной. Но погибнуть из-за того, что какому-то болвану перья на его шляпе показались забавными?!. Понимая, что такого болвана можно встретить каждый день, стоит только выйти из Пале-Кардиналь, Анри серьезно готовился к будущим схваткам…