Анна Малышева - Посланница судьбы

Зная о презрительном отношении врачей-аллопатов к гомеопатии, молодой доктор никогда, ни при каких обстоятельствах не признался бы в том, что втайне от своих парижских преподавателей ходил на лекции скандального Ганемана. Однако обманывать Гааза он не посмел. В этом человеке было нечто, внушающее отвращение к всякой подлости.

– Да, я слушал его лекции в Париже, – невозмутимо сообщил Белозерский, будто речь шла о каком-то рядовом, провинциальном фельдшере, – и читал «Органон».

– Так я и думал! – погрозил молодому доктору Федор Петрович и немедленно поспешил его успокоить: – Ты только не волнуйся, сынок! Эта твоя страшная тайна останется между нами. Наши московские немцы недолюбливают этого выскочку-саксонца и ничего не хотят слышать о гомеопатии. Я тоже до некоторых пор воспринимал Ганемана как шарлатана и никак не более того. Считал, что ему следовало бы пойти по стопам его родителя и многочисленных предков, создавших знаменитый мейсенский фарфор, а вот заниматься медициной ему не стоило бы… Однако в последнее время я склоняюсь к тому, что в некоторых случаях гомеопатия может быть полезна. Да-да! Возможно, как раз при эпидемических заболеваниях, таких, как холера…

И, выдержав многозначительную паузу, доктор с лукавым видом спросил:

– Признайся, Глеб Ильич, ведь ты о белой чемерице прочитал не у индусов, а у этого шарлатана Ганемана?

– О белой чемерице я узнал еще в детстве из одной старинной книги, – с чистой совестью признался Белозерский, – и однажды, на свой страх и риск, применил этот порошок на практике как противоядие. Опыт оказался удачным, потому я и поверил Ганеману.

– Молодец, сынок! – похвалил зардевшегося молодого врача знаменитый доктор. – Все должно проверяться практикой. Без практики наше дело не живет… Надо идти и на риск, если это потребуется!

Распрощавшись с Глебом, Гааз направился к коляске, которая ждала его возле университетских ворот. Молодой врач смотрел ему вслед, не в силах отвести взгляд от этой ничем не примечательной фигуры. Впервые в жизни ему хотелось кого-то назвать отцом, но… Между ним и доктором Гаазом невидимо вставала фигура князя Белозерского, обозначался жестокий взгляд его серых глаз, язвительная усмешка на тонких губах… И лучшие порывы, самые сокровенные сердечные движения доктора гасли, разбиваясь об эту преграду.

Статский советник Савельев, приехавший в Москву еще до того, как начался мор, был принят губернатором Голицыным в его кабинете.

Будучи осведомлен о беспокойстве императора и шефа жандармов Бенкендорфа насчет распространяемых в Москве слухов о причастности поляков к эпидемии холеры, князь Дмитрий Владимирович поделился с чиновником Третьего отделения своими мыслями.

– Слухи эти, ничем не обоснованные, – сообщил он, – возникли еще в августе. Некто Самохвалов, приказчик очень богатого и уважаемого купца Астахова, на рыночной площади призывал изгнать всех поляков из Москвы. Никаких последствий его тогдашние призывы не возымели. Однако уже в сентябре, когда холера со всех сторон окружила город, тот же Самохвалов и еще несколько человек напали на двух поляков-лавочников и жестоко избили их. Если бы не подоспели жандармы, то, скорее всего, эти разбойники забили бы несчастных до смерти…

– Осмелюсь спросить, ваше превосходительство: удалось ли жандармам арестовать оного Самохвалова? – воспользовавшись паузой, поинтересовался статский советник.

– Увы, того и след простыл, – развел руками губернатор и продолжил: – Возможно, что его уже нет в Москве. Я известил об этом инциденте Александра Христофоровича. Он ответил мне, что пришлет вас для расследования. – Князь, видимо волнуясь, налил из графина стакан воды, отпил немного и доверительным тоном добавил: – Пока вы ехали к нам, произошло еще кое-что. Буквально на третий день после избиения лавочников утонул шляхтич Тадеуш Заведомский, тесть известного всей Москве купца первой гильдии Казимира Летуновского. На теле покойного не было найдено никаких следов насилия, поэтому было решено, что поляк либо покончил с собой, либо упал в реку случайно, по пьяному делу, так как любил подкуражить. Однако впоследствии нашлись свидетели, видевшие, как пьяного шляхтича сбросили в реку с моста.

– А чем торгует купец, у которого служил этот самый Самохвалов? – спросил Савельев.

– Понятия не имею, голубчик, – в своей мягкой манере произнес губернатор, – но мысль вашу я, кажется, разгадал. Вы, очевидно, думаете, что пан Летуновский перешел Астахову дорогу, у того возникла ненависть ко всем полякам и он подговорил своего приказчика распространять антипольские настроения?

– Все может быть…

Князь Дмитрий Владимирович попросил статского советника по возможности скорее расследовать это дело и по завершению доложить о нем начальнику Третьего отделения.

Савельев, ничего не откладывавший в долгий ящик, тем же вечером нанес визит Казимиру Летуновскому. Поляк принял важного чиновника с опаской, а когда узнал, что тот приехал из Санкт-Петербурга вести следствие по поводу антипольских настроений в городе и потому интересуется его покойным тестем, то и вовсе растерялся.

– Не могли бы вы назвать имена свидетелей, которые видели, как сбрасывают с моста в реку вашего тестя Тадеуша Заведомского? – спросил статский советник, удобно устроившись в собственном кресле Казимира Аристарховича. При этом Савельев смаковал вишневую наливку, любезно предложенную ему хозяином кабинета, где происходил разговор. – Наливка весьма хороша, – похвалил он между делом, – вишневую особо уважаю. После нее и сон крепче, и голова яснее… Но в меру, конечно…

– Смею ли я предложить вам, ваше высокородие, бутылочку-другую из собственных запасов? – заискивал перед ним встревоженный Летуновский. – Такой наливочки вы во всей Москве не сыщете, мне ее поставляет один зажиточный помещик из Малороссии…

– Да, вишня в Малороссии необыкновенная! – с несвойственным ему восторгом воскликнул чиновник Третьего отделения, а затем, хитро прищурив глаз, напомнил: – Так как же насчет ваших свидетелей, Казимир Аристархович?

Ростовщик мучился дилеммой: соврать или сказать правду? Если соврать, опять придется платить подставным свидетелям, и еще неизвестно, не испугаются ли они повторить свои слова перед таким высоким чином. К тому же ушлого чиновника Третьего отделения вряд ли удастся провести…

– Тут такое дело, ваше высокородие… – Летуновский достал из кармана носовой платок и старательно промокнул пот со лба. – В тот злополучный день у меня с тестем вышла небольшая домашняя ссора из-за денег… Покойный пан Тадеуш уж слишком злоупотреблял моей снисходительностью… Впрочем, он злоупотреблял весьма многим и весьма часто! – Признание давалось Летуновскому со страшными трудами, его бросало то в жар, то в холод. – Мы нехорошо расстались, и он, вероятнее всего… То есть, я так думаю… Что он сам пошел к реке и утопился. Хотя не могу быть до конца в этом уверенным! Однако священники в подобных случаях не соглашаются ничего слушать, а моя супруга – женщина весьма набожная, религиозная, впечатлительная… Бедняжка так еще молода и много страдала… Я не мог допустить, чтобы ее отец покоился за кладбищенской оградой…