Анна Малышева - Посланница судьбы

Дворецкий вбежал к ней сам не свой, когда Изольда уютно расположилась за самоваром. Таким она любовника никогда не видела.

– Что случилось? – Экономка поставила на стол блюдечко с налитым чаем и настороженно перекрестилась. – Неужто молодой князь преставился?

– Что – князь! Тут пришла беда такая, что… – Илларион метался по комнате, натыкаясь на мебель. – У Ильи Романыча сидит человек, который знает обо мне… Знает… Словом, он меня может схватить и услать на каторгу!

– На каторгу? – экономка сдвинула брови. – Что за выдумки? За что такое тебя да на каторгу?

– Есть за что, по старой памяти! – признался Калошин. – Только недосуг теперь рассказывать… Что же, приходится пожитки собирать да улепетывать. Кончилось мое спокойное житье, знать, не судьба…

– Как же бежать, ведь кругом карантины? – рассудительно заметила его возлюбленная, очень мало удивившись признанию Иллариона. Казалось, оно не произвело на нее никакого особенного впечатления. Видя это, дворецкий слегка остыл и тоже приобрел способность рассуждать.

– Петербургская дорога покамест не перекрыта, – размышлял Илларион, – да только в Петербург мне никакого резона ехать нету… Это все равно, что в огонь броситься живому, – меня там знают все и тотчас выдадут! А вот если бы за границу…

– На заграницу денег нужно, – все так же бесстрастно заметила Изольда, вновь берясь за блюдце с чаем. – Жизнь повсюду дорога… А у тебя-то разве деньги есть?

– А нет ли у тебя сбережений, Изольда Тихоновна? – черные глаза Иллариона внезапно сверкнули диким волчьим огоньком. – Для начала-то немного и нужно, после я добуду… Со мной не пропадешь! Закатимся туда, где не найдут нас ни в жизнь! Барыней заживешь, увидишь!

– Какие у меня сбережения? – повела полным плечом экономка, беря кусочек колотого сахара. – Я здесь княжеское добро берегу, а не свое. У меня отродясь ста рублей не водилось, а тут и тысячей не обернешься! Сказал тоже – немного нужно… Тебе, может, и немного, да мне-то нужно побольше! Я под кустом спать не стану и хлеба сухого в рот не возьму!

В наступившей тишине громко тикали настенные ходики. Остывающий самовар слегка посвистывал.

Изольда гляделась в его начищенный бок, самодовольно улыбаясь своему отражению.

– У князя деньги есть, – внезапно хрипло произнес Илларион.

– Мало ли… – Экономка косо на него взглянула. – У многих деньги есть, да нам не дадут!

– Сами можем взять! Ценные бумаги, я понимаю, у тебя под замком?

– Ты и впрямь каторжный! – возмутилась Изольда Тихоновна, сощуренными глазами обводя статную фигуру любовника. Произнесено это было не без уважения, которое она впервые к нему испытала. – Да ты знаешь, как это называется? Да меня за это в кандалы и по этапу!

– Женщин в кандалы не заковывают, – авторитетно поправил ее Калошин. – Да и бояться нечего! С деньжищами-то мы вмиг доберемся до границы, а там – сам черт нам не брат!

– Да ведь князь устроит погоню! – не сводила с него взгляда экономка.

– До того ли ему нынче, Изольда Тихоновна! – Дворецкий окончательно овладел собой и заговорил очень уверенным тоном, между тем как его любовница начинала колебаться. – Уж очень подходящий момент – молодой князь болен, при смерти… Илья Романыч ни бумаг сразу не хватится, ни нас самих!

– Отчаянный ты… – пробормотала женщина. Взволнованная уже всерьез, она покусывала пунцовую нижнюю губу острыми белыми зубками, похожими на мышиные. – Ну, положим, возьмем мы бумаги, сбежим за границу, а дальше-то что?

– Что дальше? Дальше заживем! – горячо уверял ее бывший разбойник. – Поженимся… Магазин отличный откроем! Заживем как птицы небесные, душа в душу… Чтобы, значит, ни ссор промеж нами, ни драки… Это ведь все от нищеты бывает!

Последние слова он произнес с видом глубокого убеждения. Экономка была ошеломлена таким напором. Натянув на плечи шаль, она поежилась, хотя в комнате было душно от остывшего самовара.

– Поженимся, говоришь?.. – пробормотала она. – Больно ты скор… Еще мое согласие нужно!

– Неужто ты не согласна, голубушка моя?! – Илларион потянулся было к ней с видом героя-любовника из третьесортного уездного театра, но женщина с мягкой кошачьей грацией отстранила его жадные руки:

– Погоди, постой, не трогай меня сейчас… Уйди совсем, дай подумать. Что ты мне наговорил тут… Глупостей бы не натворить!

– Думай, да недолго, – Илларион обернулся в дверях. – У меня времени нет на твои думки! Говорю тебе – попаду в каторгу, не увидимся больше! А ты так и будешь тут с князем вековать… Со старым, с немилым! Неужто думаешь, в завещании тебя помянет? Держи карман шире, Изольда Тихоновна, – не тот это фрукт! Он сына родного по миру пустит, если прежде не закопает. Так-то! Думай… А я в трактир побегу, тут, неподалеку, – человека одного нужно повидать…

С этими словами дворецкий скрылся. Оставшись одна, женщина положила ладони к загоревшимся щекам. Ее пышная грудь бурно волновалась под складками пунцовой шали, взгляд был мутен, словно от любовного томления. «Дьявол какой… – прошептала она чуть слышно, оборотившись к двери, закрывшейся за любовником. – Смутил совсем… Нет, нет, как можно?! Этого нельзя…» Она присела опять к самовару и попыталась продолжить свое чаепитие, но все валилось у нее из рук. Разбив чашку, она с досадой оттолкнула от себя осколки, а порезав ладонь, коротко вскрикнула и долго высасывала кровь из ранки.

Тем временем статский советник записывал показания князя Белозерского. Тот излагал давние события с жаром, обстоятельно, ни разу не сбившись, требуя, чтобы «все было зафиксировано со всевозможной точностью», и постоянно напоминая, что дает эти показания добровольно, из любви к порядку и уважения к закону. Князь рассказал о своем страшном карточном долге, о том, как барон Гольц, которому он был должен, внезапно уехал на войну, а потом столь же неожиданно объявился в освобожденной от французов Москве. Признался князь и в том, что решил отыграться, да едва не залез в еще более безнадежные долги. И в том, что ему пришлось из-за всех этих неприятностей срочно, не в сезон, посреди весны, укрыться в Липецке на водах. Там и состоялось его роковое знакомство с графом Обольяниновым. Об этой фигуре князь был весьма много наслышан и рассчитывал с его помощью приблизиться ко двору. Князь в мельчайших подробностях описал также свое пребывание в Петербурге и свое гощение с сыном в доме графа. Тяжелее всего ему дался рассказ о злополучном бале в Павловске, где он вновь, нежданно-негаданно, повстречал Гольца. Много лет это было его кошмаром: как барон сел в карету графа, намереваясь продолжить картежную игру, как он по дороге упомянул о том, что следил за Белозерским и Обольяниновым из окна гостиницы, расположенной напротив дома графа. Гольц похвастался тогда складной подзорной трубой, которую всегда держал при себе. Илья Романович в ярких трагических тонах, достойных пера Расина, описал, как Обольянинов, взбешенный слежкой и шантажом, выхватил неведомо откуда нож и вонзил его в грудь барона Гольца.