Александр Дюма - Все приключения мушкетеров

Молодой человек между тем продолжал идти по берегу, немного обгоняя лодку. Она должна была пройти по узкому проходу между концом дамбы, где находился только что засветившийся маяк, и скалой, торчавшей на берегу. Издали они видели, как молодой человек взбирался на эту скалу, чтобы оказаться над лодкой, когда она будет проходить мимо.

– Решительно, этот молодой человек – шпион, – сказал Арамис Атосу.

– Какой молодой человек? – спросил лорд Винтер, оборачиваясь к ним.

– Да тот, который все ходил сзади, заговорил с нами и теперь ожидает нас вон там. Вы видите?

Лорд Винтер посмотрел в ту сторону, куда указывал Арамис. Маяк ярко освещал проход, по которому они плыли, нависавшую скалу и на ней фигуру молодого человека, стоявшего с обнаженной головой и скрещенными руками.

– Это он! – воскликнул лорд Винтер, хватая Атоса за руку. – Это он! Мне уже раньше показалось, что я узнал его, и я не ошибся.

– Кто он? – спросил Арамис.

– Сын миледи, – отвечал Атос.

– Монах! – воскликнул Гримо.

Молодой человек услышал эти слова. Можно было подумать, что он хочет броситься вниз, до того он свесился со скалы.

– Да, это я, дядюшка! – крикнул он. – Я, сын миледи! Я, монах! Я, секретарь и друг Кромвеля! И я знаю теперь вас и ваших спутников!

В лодке было три человека безусловно храбрых, в мужестве которых никто бы не усомнился. Но все же, услышав этот голос, увидев это лицо, они почувствовали, как дрожь пробежала по их спинам. А у Гримо волосы поднялись дыбом и обильный пот выступил на лбу.

– Ага, – сказал Арамис, – так это племянник, это монах, сын миледи, как он сам говорит!

– Увы, да, – прошептал лорд Винтер.

– Хорошо, подождите, – сказал Арамис.

И с ужасным хладнокровием, появлявшимся у него в решительные минуты, он взял один из мушкетов, что держал Тони, зарядил его и прицелился в человека, стоявшего на скале, подобно ангелу тьмы.

– Стреляйте! – крикнул Гримо вне себя.

Атос схватил дуло карабина и не дал выстрелить.

– Черт бы вас побрал! – вскричал Арамис. – Я так хорошо в него прицелился. Я всадил бы ему пулю прямо в грудь.

– Довольно того, что мы убили мать, – глухо произнес Атос.

– Его мать была негодяйка, причинившая зло всем нам и нашим близким.

– Да, но сын ничего нам не сделал.

Гримо, привставший было, чтобы увидеть результат выстрела, махнул рукой и в отчаянии опустился на скамью.

Молодой человек разразился хохотом.

– А, так это вы! – крикнул он. – Это вы, теперь-то я вас знаю!

Его резкий смех и грозные слова пронеслись над лодкой и, унесенные ветром, замерли в отдалении.

Арамис содрогнулся.

– Спокойствие, – сказал Атос. – Что за черт! Или мы перестали быть мужчинами?

– Ну нет, – возразил Арамис, – только ведь это истинный демон. Спросите дядю, не был ли я прав, собираясь освободить его от такого милого племянника?

Винтер ответил только вздохом.

– Все было бы кончено, – продолжал Арамис. – Право, Атос, я боюсь, что из-за вашего благоразумия я сделал порядочную глупость.

Атос взял лорда Винтера под руку и, стараясь переменить разговор, спросил:

– Когда мы прибудем в Англию?

Но лорд Винтер не расслышал его слов и ничего не ответил.

– Послушайте, Атос, – сказал Арамис, – может быть, еще не поздно? Смотрите, он все еще там.

Атос нехотя обернулся: ему, очевидно, было тягостно смотреть на этого молодого человека. Действительно, тот все еще стоял на скале, озаренный светом маяка.

– Но что он делает в Булони? – спросил рассудительный Атос, всегда доискивавшийся причин и мало заботившийся о cлeдcтвияx.

– Он следил за мной, он следил за мной, – сказал лорд Винтер, на этот раз услышав слова Атоса, так как они совпали с его мыслями.

– Если бы он следил за вами, мой друг, – возразил Атос, – он знал бы о нашем отъезде; а, по всей вероятности, он, напротив, явился сюда раньше нас.

– Ну, тогда я ничего не понимаю! – произнес англичанин, качая головой, как человек, считающий бесполезной борьбу с сверхъестественными силами.

– Положительно, Арамис, – сказал Атос, – мне кажется, что я напрасно удержал вас.

– Молчите, – сказал Арамис, – я бы заплакал сейчас, если бы умел.

Гримо что-то глухо ворчал, словно разъяренный зверь. В это время их окликнули с судна. Лоцман, сидевший у руля, ответил, и лодка подошла к шлюпу.

В одну минуту пассажиры, их слуги и багаж были на борту. Капитан ждал только их прибытия, чтобы отойти. Едва они вступили на палубу, как судно снялось с якоря и направилось в Гастингс, где им предстояло высадиться.

В эту минуту три друга невольно еще раз оглянулись на скалу, на которой по-прежнему виднелась грозная тень.

Затем, в ночной тишине, до них долетел угрожающий голос:

– До свидания, господа, увидимся в Англии!

То оживление, которое королева Генриетта заметила во дворце и причину которого она тщетно пыталась разгадать, было вызвано ланской победой. Вестником этой победы принц Конде послал герцога Шатильона, немало ей содействовавшего; ему же было поручено развесить под сводами собора Богоматери двадцать два знамени, взятых у лотарингцев и испанцев.

Известие это имело самое важное значение: борьба с парламентом разрешалась в пользу двора. Вводя без соблюдения должной формы налоги, вызывавшие протест парламента, правительство заявляло, что они необходимы для поддержания чести Франции, и сулило победы над неприятелем. А так как после битвы при Нордлингене не случалось ничего, кроме неудач, то парламенту легко было требовать объяснений у Мазарини по поводу этих побед, вечно обещаемых и все откладываемых на будущее. Но на этот раз ожидания сбылись, был одержан успех, и успех полный. Поэтому всем было ясно, что двор празднует двойную победу: победу над внешним врагом и победу над врагами внутренними. Даже юный король, получив это известие, воскликнул:

– Ага, господа парламентские советники, послушаем, что вы скажете теперь!

За эти слова королева прижала к сердцу своего царственного сына, высокомерный и своевольный нрав которого так хорошо соответствовал ее собственному.

В тот же вечер был созван совет, на который пригласили: маршала де Ла Мельере и г-на де Вильруа, потому что они были мазаринистами; Шавиньи и Сегье, потому что они ненавидели парламент, а также Гито и Коменжа, потому что они были преданы королеве.

Что было решено на этом совете, осталось тайной. Узнали только, что в ближайшее воскресенье в соборе Богоматери состоится торжественная месса по случаю победы при Лансе.

Поэтому в следующее воскресенье парижане проснулись в веселом настроении. Благодарственная месса в те времена была большим событием; тогда не злоупотребляли такими торжественными церемониями, и они производили подобающее впечатление. Даже солнце, казалось, принимало участие в торжестве; оно ослепительно сверкало, золотя мрачные башни собора, уже переполненного огромными толпами народа. Самые темные улицы старого города приняли праздничный вид, и вдоль набережных вытянулись длинные вереницы горожан, ремесленников, женщин и детей, направляющихся в собор Богоматери, подобно реке, текущей вспять к своим истокам.