Александр Дюма - Все приключения мушкетеров

– Ну а если нас по дороге захватят, как нам тайно предупредить друг друга? – спросил Арамис.

– Очень просто, – отвечал д’Артаньян, – условимся относительно пути и будем твердо держаться его. Отправляйтесь на Сен-Валери, затем на Дьен и оттуда прямым путем в Париж; а мы направимся на Аббевиль, Амьен, Перонн, Компьен и Санлис, и в каждой гостинице, в каждом доме, где мы будем останавливаться, мы будем писать ножом на стене или алмазом на стекле какие-нибудь знаки, которыми смогут руководиться в своих поисках те, кто останется на свободе.

– Ах, дорогой мой! Мне бы так хотелось сказать вам, что лучшее, что я видел в своей жизни, – это ваша голова! Но нет, есть еще нечто лучшее – это ваше сердце.

И Атос протянул д’Артаньяну руку.

– Бросьте, Атос, разве лисица умна? – проговорил гасконец, пожимая плечами. – Нет, она умеет только таскать кур, заметать свой след и находить дорогу ночью не хуже, чем днем. Вот и все. Итак, решено?

– Решено.

– В таком случае разделим деньги, – продолжал д’Артаньян. – У нас должно оставаться около двухсот пистолей. Гримо, сколько там осталось?

– Сто восемьдесят полулуидоров.

– Так. А вот и солнце! Здравствуй, дорогое солнышко! Хотя ты здесь и не такое, как в моей милой Гаскони, но ты похоже, или мне кажется, что ты похоже на него. Здравствуй! Давненько я тебя не видел!

– Полно, д’Артаньян! – воскликнул Атос. – Не разыгрывайте бодрячка. У вас слезы на глазах, так будем же искренни друг перед другом, даже если эта искренность выставляет напоказ наши хорошие качества.

– Что вы, разве можно расставаться хладнокровно, да еще в такую опасную минуту, с двумя такими друзьями, как Арамис и вы?

– Нет, конечно, нельзя! – воскликнул Атос. – И поэтому обнимите меня, сын мой.

– Что это со мной? – проговорил Портос, всхлипывая. – Мне кажется, я плачу. Как это глупо!

Четверо друзей, не выдержав, бросились друг другу в объятия. В братском порыве этим людям казалось, что у них одна душа и одно сердце.

Блезуа и Гримо должны были отправиться с Атосом и Арамисом, Портосу и д’Артаньяну вполне достаточно было Мушкетона.

Как всегда в таких случаях, деньги были разделены по-братски. Затем друзья еще раз пожали друг другу руки и расстались; одни пошли в одну сторону, другие в другую. Несколько раз они оборачивались, и эхо дюн не раз повторило прощальные возгласы расставшихся. Наконец они потеряли друг друга из виду.

– Черт побери, – начал Портос, – надо вам сказать сразу – я никогда не смог бы думать о вас дурно, вам это известно, д’Артаньян, но я вас просто не узнаю!

– Почему же? – спросил д’Артаньян с тонкой улыбкой.

– Потому что, как вы сами говорите, Атос и Арамис подвергаются сейчас величайшей опасности и, значит, не время покидать их теперь. Я-то, признаюсь, готов был последовать за ними, да и сейчас рад бы вернуться, несмотря на всех Мазарини на свете.

– Вы были бы правы, Портос, если бы дело обстояло так. Но вы забываете одно пустячное обстоятельство, а этот пустячок опрокидывает все ваши соображения. Поймите, что наибольшей опасности подвергаются не наши друзья, а мы сами, и мы расстались с ними не для того, чтобы бросить их на произвол судьбы, а потому, что не желаем их скомпрометировать.

– Правда? – переспросил Портос, глядя на своего спутника изумленными глазами.

– Ну да, разумеется. Если бы нас всех схватили, им бы грозила только Бастилия, а нам с вами – Гревская площадь.

– Ого! – воскликнул Портос. – Оттуда далеко до баронской короны, которую вы мне обещали, д’Артаньян.

– Может быть, и не так далеко, как вам кажется. Вы знаете поговорку: «Все пути ведут в Рим»?

– Но почему же мы подвергаемся большей опасности, чем Атос и Арамис? – осведомился Портос.

– Потому, что они исполняли только поручение королевы Генриетты, а мы изменили Мазарини, пославшему нас в Англию; потому, что мы выехали с письмом к Кромвелю, а сделались сторонниками короля Карла; потому, что мы не только не содействовали падению головы короля Карла, осужденного всеми этими Мазарини, Кромвелями, Джойсами, Приджами, Ферфаксами, а даже пытались, хоть и неудачно, его спасти.

– Да, это, черт побери, верно, – сказал Портос. – Но каким образом вы хотите, чтобы генерал Кромвель, среди всех своих забот, нашел время помнить…

– Кромвель помнит все, у него на все есть время, и поверьте мне, друг мой, не будем терять понапрасну нашего собственного; оно слишком для нас дорого. Мы сможем считать себя в безопасности только повидавшись с Мазарини; да и то…

– Черт возьми! – буркнул Портос. – А что мы скажем Мазарини?

– Предоставьте мне действовать, у меня есть план. Смеется хорошо тот, кто смеется последний. Кромвель силен, а Мазарини хитер, но все же я предпочитаю иметь дело с ними, чем с покойным мистером Мордаунтом.

– Ах, – не удержался Портос, – как это успокоительно звучит: покойный мистер Мордаунт!

– Ну конечно, – отвечал д’Артаньян. – А теперь – в путь.

И оба они, не теряя ни минуты, направились прямой дорогой в Париж. За ними следом шел Мушкетон; всю ночь он мерз, но теперь, уже через четверть часа, ему стало очень жарко.

Атос и Арамис отправились путем, указанным д’Артаньяном. Они шли так быстро, как только могли. Им казалось, что если даже их и арестуют, то лучше, если это случится вблизи Парижа.

Каждый вечер, опасаясь быть арестованными ночью, они чертили или на стенках, или на окнах условленные знаки; но каждое утро их заставало – к великому их изумлению – свободными.

По мере того как они приближались к Парижу, великие события, потрясавшие на их глазах Англию, исчезали из их памяти, как сон; напротив, те, которые в их отсутствие волновали Париж и Францию, вставали перед ними и словно шли им навстречу.

За время их шестинедельного отсутствия во Франции произошло столько небольших событий, что в общей сложности они составляли одно большое. Парижане в одно прекрасное утро проснулись без королевы и короля. Это их так поразило, что они никак не могли успокоиться, даже тогда, когда узнали, что вместе с королевой исчез, к великой их радости, и Мазарини.

Первым чувством, охватившим Париж, когда он узнал о бегстве в Сен-Жермен, – с подробностями которого читатель уже знаком, – был некоторый испуг, вроде того, какой охватывает ребенка, когда он ночью проснется и вдруг увидит, что он один и около него никого нет. Парламент взволновался; постановлено было избрать депутацию, которая должна была отправиться к королеве и умолить ее не лишать долее Париж своего королевского присутствия.

Но королева, с одной стороны, еще находилась под впечатлением победы при Лансе, а с другой – была горда своим столь удачно совершенным бегством. Депутаты не только не добились чести быть принятыми, но должны были простоять на улице, дожидаясь, пока канцлер – тот самый канцлер Сегье, которого мы видели в «Трех мушкетерах», когда он так усердно искал письмо чуть ли не в самом корсаже королевы, – не вынес им ультиматум двора, гласивший, что если парламент не смирится перед величием королевской власти и не выразит единогласно своего раскаяния по всем вопросам, вызвавшим разногласия между ним и двором, то завтра же Париж будет осажден: в предвидении этой осады герцог Орлеанский уже овладел мостом Сен-Клу, а принц Конде, гордый своей ланской победой, уже занял своими войсками Шарантон и Сен-Дени.