Александр Дюма - Все приключения мушкетеров

– С ним самим, мой друг, с ним самим; что могло заставить вас усомниться?

– Я испугался, не ошибся ли я в нумере комнаты и не вошел ли я в комнату, занимаемую кем-нибудь из духовных; потом, увидя вас в обществе этих господ, мне пришла мысль, не сделалось ли вам хуже?

Монахи, поняв намерение д’Артаньяна, бросили на него угрожающий взгляд; но, нисколько не обескураженный тем, д’Артаньян, продолжал:

– Не помешал ли я вам, любезный Арамис? кажется, я застал вас за исповедью.

Арамис слегка покраснел.

– Вы помешали? о, напротив, любезный друг, я очень рад вас видеть и мне очень приятно, что вы здоровы и невредимы.

– А, кажется, он опомнился, подумал д’Артаньян, это добрый знак.

– Да; приятель мой избежал недавно большой опасности, продолжал Арамис с благоговейным чувством, указывая духовным на д’Артаньяна.

– Благодарите Бога, отвечали оба духовные, кланяясь.

– Я это и сделал, преподобные отцы, отвечал молодой человек, отдав им поклон.

– Вы пришли очень кстати, любезный д’Артаньян, сказал Арамис; – приняв участие в вашем рассуждении, вы прольете на него новый свет. Господин настоятель, священник и я рассуждаем о некоторых богословских вопросах, давно уже нас занимающих, и мне интересно было бы узнать ваше мнение об них.

– Мнение военного человека ничего не значит в этом случае, отвечал д’Артаньян, испугавшись оборота, какой принимал разговор, – вы можете совершенно положиться на звание этих двух господ.

Монахи поклонились.

– Напротив, возразил Арамис, – мнение ваше для нас будет драгоценно. Вот в чем дело: господин настоятель полагает, что моя диссертация должна быть преимущественно догматическая и поучительная.

– Ваша диссертация? вы пишете диссертацию?

– Без сомнения, отвечал настоятель, – диссертация необходима для экзамена перед пострижением.

– Пострижение! вскричал д’Артаньян, все еще не веривший тому, что ему говорила хозяйка и Базен, – пострижение! повторил он, обводя изумленными взором сидевших перед ним трех особ.

Затем между Арамисом и иезуитом начался продолжительный спор о выборе темы для диссертации. Д’Артаньян, мало понимавший из их разговора, от нетерпения грыз ногти.

Наконец оба монаха встали и, поклонившись Арамису и д’Артаньяну, ушли; Базен, слушавший весь разговор их с благочестивым вниманием, почтительно пошел проводить их до дверей.

Арамис проводил их с лестницы и тотчас воротился к д’Артаньяну. Оставшись одни, два друга сначала затруднялись, как начать разговор; но как наконец надо было прервать молчание и как д’Артаньян, казалось, решился предоставить эту честь своему другу, то Арамис сказал:

– Видите, я возвращаюсь к прежнему намерению.

– Да; красноречие этих господ убедило вас.

– О, я давно предположил удалиться от света и уже говорил вам об этом прежде, – не правда ли?

– Да, но, признаюсь, я думал, что вы шутите.

– Разве этим можно шутить? О, д’Артаньян!

– Шутят, даже говоря о смерти.

– И худо делают, д’Артаньян, потому что смерть – это дверь, ведущая к погибели или к спасению.

– Согласен, но, пожалуйста, не будем говорить о богословии, Арамис, вы уже довольно наговорились на сегодняшний день, а я почти совсем забыл латынь, которой никогда не знал притом, признаюсь, я с 10 часов утра ничего не ел и чертовски голоден.

– Мы сейчас будем обедать, мой друг, только не забудьте, что сегодня пятница, а я в этот день не могу ни видеть, ни есть мяса Обед мой состоит из вареных эстрагонов и плодов, – будете ли вы довольны этим?

– Что это за эстрагоны? спросил с беспокойством д’Артаньян.

– Это шпинат, отвечал Арамис; – но для вас я прибавлю к нему яиц, и это будет важное нарушение правил: яйца – это мясо, потому что из них выходит цыпленок.

– Это обед не очень питательный; но ничего, я буду есть, чтобы побеседовать с вами.

– Благодарю за жертву, сказал Арамис; – но если эта пища не принесет пользы вашему телу, то будьте уверены, что она принесет пользу душе.

– Так вы, Арамис, решительно поступаете в духовное звание? Что скажут наши друзья, что скажет де-Тревиль? Предупреждаю вас, что они сочтут вас дезертиром.

– Я не поступаю, а возвращаюсь в духовное звание. Я оставлял его для света, потому что вам известно, как не охотно я надел мундир мушкетера.

– Я об этом ничего не знаю.

– Разве вы не знаете, как я вышел из семинарии?

– Нет.

– Вот моя история: я был в семинарии с девятилетнего возраста; когда мне минуло 20 лет, меня хотели сделать епископом, и через три дня все должно было решиться. Однажды вечером я, по обыкновению, отправился в один дом, где я часто бывал и приятно проводил время, молодость слаба; один офицер, очень ревниво смотревший всегда, как я читал хозяйке дома жития святых, вдруг вошел, без доклада. В этот вечер я перевел в стихах одно место из истории Юдифи и отдал свои стихи хозяйке, которая очень хвалила их и, опершись на мое плечо, перечитывала их вместе со мной. Такое, признаюсь, довольно свободное положение дамы не понравилось офицеру; он ничего не сказал, но когда я ушел, он вышел за мной и, догнав меня, сказал:

– Г. аббат, вы любите палочные удары?

– Не могу вам сказать, милостивый государь, отвечал я, – потому что никто никогда не осмеливался нанести мне их.

– Ну, так послушайте, г. аббат, я осмелюсь на это, если вы еще раз придете в этот дом, где я вас встретил сегодня вечером.

Кажется, я испугался, потому что я побледнел и чувствовал, что у меня ноги дрожат; я хотел отвечать, но не мог ничего сказать и промолчал.

Офицер ожидал ответа, но как я ничего не сказал, то он засмеялся, обернулся ко мне спиной и ушел опять в тот же дом. Я возвратился в семинарию.

Я дворянин и притом вспыльчив, как вы могли заметить, любезный д’Артаньян; оскорбление было сильное и хотя никто не знал о нем, но я чувствовал, что оно волновало меня до глубины сердца. Я объявил настоятелям, что чувствую себя недостаточно приготовленным к посвящению, и, по моей просьбе, церемония отложена была на год.

Я отыскал самого лучшего учителя фехтования в Париже, условился с ним брать уроки и учился у него каждый день в продолжении года. Потом, ровно через год от того дня, когда мне было нанесено оскорбление, я повесил рясу на гвоздь, надел полный костюм рыцаря и отправился на бал к одной из знакомых дам; я знал, что там будет и мой офицер. Это было в улице Франк-Буржуа.

Действительно, офицер был там; я подошел к нему в то время, как он напевал любовную песню, нежно смотря на одну женщину, и прервал его на втором куплете.

– Милостивый государь, сказал я ему, – будет ли вам и теперь также неприятно, если я приду в известный вам дом в улице Пейен и ударите ли вы меня палкой, если мне придет фантазия ослушаться вас?