Вера Космолинская - Смех баньши

Кей понаблюдал за нами и брови его ходили ходуном. Он так и не мог толком составить мнения о подходящем для нас статусе. В конце концов, он решил оставить это на потом и занялся другими делами, одним из которых и, видимо, самым увлекательным, было ворчание на друидов и все их байки. И друид и старый граф это совершенно игнорировали, поглощенные своими мыслями.

Когда мы все вместе тронулись в путь, Кей решил укрепить нами охрану повозки, в которой ехала его матушка-графиня и несколько ее приближенных дам. По мере того как мы отъезжали от побережья, небо расчищалось и солнце сияло все ярче и теплее. С каждым шагом все живее ощущалось победное шествие весны. Пространства наполнялись нежной свежей зеленью, лужайки пестрели цветами, ярко-желтыми и пронзительно-синими, как разбросанные повсюду искорки солнца и неба. Птицы пели все громче и без умолку, и не только птицы. Среди этой красоты полотняный полог дамской повозки был откинут, и компаньонка графини, совсем юная девушка лет четырнадцати или пятнадцати, играла на маленькой арфе. Ее чудные каштановые волосы сбегали на спину как водопад из темного искристого янтаря, яркие голубые глаза, может быть обычно и серые, отражали сияние небес как зеркально-безмятежные озера. Струнный инструмент был довольно груб, да и голос поющей был не слишком силен, но чист и звонок, как серебряный колокольчик. Как ни странно, песня была колыбельной, но в ней пелось о солнце и о сказочной стране Авалон — кельтском рае, в котором герои отдыхают в ожидании нового воплощения. Песня была простая и светлая, и наверное, не я один заслушался этим чистым голосом среди прозрачного весеннего дня:

В моих ушах еще звучала песня. Певунья замолкла, улыбаясь и разрумянившись, и глубоко вздохнула, переводя дух. Потом, будто почувствовав мой взгляд, оглянулась и посмотрела мне прямо в глаза, задержав дыхание. Я улыбнулся ей и слегка поклонился — очень вежливо, отдавая дань ее пению.

Она не успела ни демонстративно отвернуться, ни кивнуть, ни смутиться.

Потому что в этот самый момент поднялся переполох.

Мы только что миновали поросший редким лесом склон холма, вернее почти миновали, когда с вершины его с громкими криками посыпались всадники. Трюк был впечатляющий. Когда-то при Балаклаве, во время Крымской войны, меня впервые поразило, что можно так сломя голову верхом съезжать по склонам. С тех пор удивления поубавилось, но маневр все равно каждый раз был до жути эффектен. Они скатывались на взбешенных конях как лавина, а на пути этой лавины оказался помещенный в арьергарде обоз, то есть и мы, и дамская повозка. И никакого времени на собственные маневры нам оставлено не было. Вокруг засвистели камни, пущенные невидимыми пращниками. Возница, видимо, был первой мишенью, его тут же сбили, и он упал живым или мертвым, запутавшись в постромках. Фургон перекосило и, скатившись в траву на обочине, он застрял в выбоинах.

Графиня Галавская, решительная хладнокровная женщина, немногим старше сорока лет, коротко обронила одно-единственное слово, и ее перепуганные спутницы моментально задернули полог фургона и притихли как мышки.

Мы — те, кто оказался в сопровождении, попытались развернуться навстречу противнику. Послышалась досадливая ругань — склон холма оказался недостаточно высок для того, чтобы защитить от бьющего в глаза ослепительного солнца. А потом налетел конно-человеческий вихрь.

Среди яростных воплей я расслышал голос Кея, выкрикивавший команды отряду развернуться и отразить нападение с тыла. Но атакующие скатились с горы раньше, чем отряд графа успел сориентироваться и изготовиться.

Мой Гвен внезапно пронзительно агрессивно заржал и принялся бить землю копытом, чем несказанно меня удивил. Я постарался выдернуть меч из ножен не слишком резко, еще не зная, как он к этому отнесется, но конь на это и ухом не повел, зато обратил к врагу оскаленные зубы. Я понял, что, по крайней мере, на этого парня можно положиться, хоть раньше мне и в голову не приходило заподозрить его в такой боевитости, и бросил поводья на луку седла, чтобы не мешали в драке.

Поблизости атакующих можно было рассмотреть получше. Вооруженные мечами, рогатинами и боевыми топориками — также называемыми кельтами или цельтами, они выглядели уж слишком похожими на зверей, на тех самых варваров, что ужаснули Рим. Дикое сочетание шкур, металлических шипов и пластин и татуировки или густой раскраски на полуобнаженных телах, казалось чем-то совершенно нечеловеческим, первобытным, и вместе с тем, сомневаться в том, что это не каменный век, а железный, ну, в крайнем случае, остаточно-бронзовый, судя по тому, что тут вокруг пускалось в ход, сомневаться не приходилось.

Я обрубил мечом копье ближайшего врага, в обратном движении попытавшись вонзить ему лезвие под подбородок. Тот отразил удар уже мечом, моментально перехваченным из левой руки. Мой клинок соскользнул и угодил ему только в бедро, слегка распоров мякоть. Его конь попытался укусить меня, но Гвен, не мелочась, уже вцепился зубами ему в холку. Помогая Гвену, я рукояткой меча ударил чужого коня в переносицу и, видимо, что-то ему сломал. Он захрипел и отшатнулся, отфыркиваясь кровавой пеной. Всадник гневно закричал что-то на тему подлых ударов. Его было не очень хорошо слышно. Следующий удар моего меча сбросил его наземь. Что именно случилось с ним потом, мне никогда не узнать. Да и некогда было о нем вспоминать. Вокруг полным-полно было других, и каждый горел желанием перерезать нам всем глотки, а может быть — перегрызть. Цивилизованными джентльменами их назвать было трудно.