Роман Белоусов - Знаменитые авантюристы

Одной из главных фигур с русской стороны выступал сорокалетний граф Аркадий Иванович Морков, человек образованный, проницательного ума и выдающихся способностей, находчивый, остроумный и насмешливый. Он пользовался в ту пору большим доверием самой императрицы, поручившей ему свою личную дипломатическую переписку. Карамзин назвал его «знаменитым в хитростях дипломатических». У него было три, можно сказать, недостатка: больные глаза, страсть к картам и некрасивая внешность. Когда Екатерина II хотела женить его на своей любимице Анне Степановне Протасовой, двоюродной племяннице всесильных братьев Орловых, девице далеко не красивой, Аркадий Иванович отказался от брака, сказав: «Она дурна, я дурен, что же мы с нею будем только безобразить род человеческий». Так и остался холостым, хотя от французской актрисы Гюс имел дочь Варвару, получившую впоследствии фамилию и титул отца.

С польской стороны в переговорах, как было сказано, принимал участие Шимон Коссаковский. Происходил он из старинного дворянского рода и был мужем Екатерины Коссаковской, урожденной Потоцкой, каменецкой кастелянши. Судьба этого конфедерата, одного из закоперщиков русской интервенции, оказалась плачевной. Когда русская 64-тысячная армия вступила в Польшу и Литву, сторонник России Шимон Коссаковский был повешен в Вильне, а его брат — в Варшаве. Но это будет потом. А пока что поляки и русские только разработали план действий против Речи Посполитой. Активно участвовал в этом и Станислав Щенсны Потоцкий.

В мае 1792 года русский посол в Варшаве Яков Булгаков вручил королю ноту, в которой обосновывалось вступление на польские земли русских войск. Началась ожесточенная борьба приверженцев конституции 3 мая 1781 года, введенной путем государственного переворота, против конфедератов, сторонников Тарговицких соглашений, объявивших конституцию отмененной. Петербург поддерживал конфедератов.

Весь период, пока шли военные действия, София находилась в Херсоне при муже. Но стоило только Потоцкому позвать ее к себе в Тульчин, как она сломя голову понеслась к нему. Так впервые София переступила порог дома, где еще недавно не осмелилась бы появиться. Ее торжественно приветствовали как даму, пользующуюся благосклонностью хозяина. До Юзефины Потоцкой, находившейся в это время в Вене, дошли слухи о романе мужа, но она отнеслась к этому более чем спокойно.

В тульчинском дворце звучала музыка, раздавался звон бокалов, балы сменялись маскарадами, театральные постановки фейерверками. София благосклонно выслушивала тосты в свою честь, лесть подвыпивших гостей, милостиво позволяла поцеловать ручку или туфельку. Ее сравнивали с Венерой и Минервой. А стихоплет Дымза Боньча Томашевский посвятил ей поэму. В ней говорилось, что Софию родила и вскормила сама богиня Гея.

Хотя этот откровенный панегирик и напомнил Софии о ее годах (ей было 32 года), она нисколько не рассердилась. И как бы отвергая намеки на возраст, переодевшись в гусарский мундир, скакала на коне и отплясывала перед гостями самые невероятные танцы. И это при том, что она ждала ребенка.

Но идиллия длилась недолго. Екатерина II поняла, что ее ставка на конфедератов и оппозицию внутри страны не принесет желаемых результатов. Сломить сопротивление поляков можно исключительно военной силой. Потоцкий становился ненужной фигурой. Тогда он решил покинуть страну.

Перед отъездом он подписал «соглашение» с женой. Юзефине он оставил все свое имущество и доверил опеку над 11 детьми. Она же обязалась выплачивать ему ежегодно 900 тысяч злотых, а в случае его смерти в течение двух лет эту же сумму тому, кого он укажет в завещании (естественно, это была бы София).

В апреле 1793 года София родила сына, которому при крещении дали имя Константин. Ребенок, хотя и незаконнорожденный, приближал ее к цели — супружескому финалу с Потоцким. Однако пока что, не торопя события, она довольствовалась положением метрессы своего властелина, которого в письмах называла — дающий надежду. Было ясно, что из-за упорства Юзефины, не желающей дать развод Потоцкому, планы Софии обречены. Оставалось одно — ждать и надеяться. А пока что София решила добиться развода с собственным мужем Виттом.

Не дожидаясь Софию, занятую разводом с мужем, Потоцкий в июле 1793 года сел в Петербурге на судно, отправлявшееся в Любек. Оттуда переехал в Гамбург, где прожил потом целых два года. Он вел спокойную и беззаботную жизнь, в то время как на его родине разворачивались драматические события — восстание 1794 года и последовавший за ним третий раздел Польши. Юзефина Потоцкая считала этот отъезд делом рук Софии, ни о чем так не помышлявшей, как развести ее с мужем. «Не думаю, однако, — писала Юзефина, — чтобы он всерьез этого желал; почтительный человек, отец 11 детей, достигший 43 лет, может развлекаться, но ни сходить с ума, ни быть обманщиком и разведенным ему не пристало…» Юзефина явно недооценивала Софию.

Месяца через полтора после отъезда Потоцкого в Гамбург приехала и София. Развода с мужем ей добиться не удалось. Тогда Потоцкий через своего человека связался с Виттом, пытаясь склонить его дать согласие на развод за соответствующее вознаграждение. По поведению Витта можно было понять, что он не прочь принять предложение, но все дело в размере «компенсации».

В Гамбурге летом 1794 года у Софии родился второй сын, Николай. Возможно, это был ребенок не от Потоцкого, а плод какого-то очередного мимолетного ее романа. К слову сказать, у Потоцкого было немало и других поводов, чтобы ревновать свою возлюбленную.

Здесь, в Гамбурге, его застало известие о казни в Варшаве во время восстания многих своих сподвижников. Но еще более потрясло сообщение, касавшееся его самого, когда он узнал, что на родине заочно приговорен к смертной казни как один из наиболее ненавистных народу творцов Тарговицкой конфедерации. В конце сентября 1794 года варшавяне повесили на виселице портреты Браницкого, Ржевуского и Потоцкого. Спесивый магнат, до смерти перепуганный, призывал Петербург сурово покарать бунтовщиков, посмевших опоганить его имя. В письме к «ясновельможной императрице» Екатерине II он заявлял, что с Польшей, осмелившейся поднять против русских оружие и вешающей своих отечественных магнатов, славу и гордость Речи Посполитой, ему не по пути. Он считает себя русским, писал он, и с этой минуты у него нет другой родины, кроме Российской империи. Заверяя в преданности, он просил разрешить ему носить мундир российской армии (вскоре ему было присвоено звание генерал-аншефа).