Елена Невейкина - Наследница

— Такой закон.

Баська не стала больше расспрашивать, она знала, что это бесполезно. Но, обдумав всё сама, решила, что это, по-видимому, плохая примета: вдруг тот, кто будет пользоваться вещью умершего, сам тоже умрёт… Брррр… Но эта версия не продержалась и месяца. Вскоре в таборе родилась девочка. И вот странно — здесь Баська опять наблюдала ту же картину: всё, к чему прикасалась роженица, было нещадно уничтожено. Почему? Зачем? Тоже плохая примета? А в чём она? В том, что сам можешь ненароком родить? Глупость какая! А если пользоваться будет мужчина, он что, тоже родит?.. Нет, здесь было что-то не так. Но у кого бы Баська ни пыталась узнать, в чём тут дело, получала всегда один и тот же ответ: «Такой закон». Наконец, она добралась до Бабки. Это была та самая старая цыганка, которая посоветовала ей играть в камушки. Она была самой старой в таборе, она помнила ещё прадеда Мирко, а вот её имя как-то забылось. Называли её просто Бабкой. Но называли уважительно, с оттенком робости. Бабка так долго жила, столько людей при ней родилось и умерло, что жизнь для неё была подобна старой привычной колоде карт: картинки всегда одни и те же, только ложатся по-разному. Её советы ценились. Говорила Бабка мало, но уж если произносила слово, то в большинстве случаев происходило именно так, как она сказала. Оттого ли, что она была мудра тем жизненным опытом, который даёт возможность предвидеть события, оттого ли, что ей просто не осмеливались перечить. А может, и от того и от другого сразу.

На вопрос Баськи Бабка ответила не сразу. Смотрела оценивающе, жевала беззубым ртом. Потом, всё-таки решив сказать правду, объяснила:

— Люди умирают не только от старости, бывает — и от болезни. Человека уже не стало, а болезнь остаётся в его вещах. Возьмёт здоровый человек такую вещь, а болезнь и его сгубит. Так все в таборе умереть могут.

— А когда рождается ребёнок? Ведь женщина не болела, зачем же после неё всё сжигать?

— Мы не знаем, какая болезнь рождается вместе с новым человеком. Может — лёгкая, может — никакая, а может — страшная. Лучше отнять жизнь у вещей, но сохранить её людям.

Баська помолчала. Всё было просто. Почему это не приходило ей самой в голову? Но…

— А тот старик?

— Что старик?

— Ну, он же не болел. Почему же и его вещи сожгли?

— Бывает так, что болезнь прячется. Кажется, что её нет, что умер человек сам по себе, от старости, а она — тут как тут. Да и потом сама подумай — разве не обидно будет, если родные одних ушедших от нас получат что-то после их смерти, а родные других — нет? Конечно, обидно. Вот тогда они постараются что-то утаить, забрать, оставить. А вместе с этим оставят и хворь какую-нибудь. Поэтому Закон — он один для всех. Теперь поняла?

— Да. Спасибо, Бабка.

— Ладно, не благодари. Не люблю. Пойду, лягу. Устала я с тобой. Давно так много не разговаривала.

Время шло, бежало, катилось. Второй год в таборе мелькнул незаметно. Баська становилась почти неотличимой от остальных девочек табора и теперь, наверное, обиделась бы, если кто-то назвал бы её «не цыганкой». Постепенно Баська усвоила все правила цыганского уклада. Ничего сложного в этом не было. Всё было разумно, чётко, выверено веками кочевой жизни среди других народов. Была и ещё одна сторона в этой жизни, которая завораживала Баську. Танцы. Никогда прежде она не видела ничего подобного. Когда женщины начинали танцевать, Баська не могла отвести от них глаз. Какая-то дикая природная пластика приковывала взгляд; цветные одежды летели рядом с танцующими и казались самостоятельно двигающимися существами. В тех танцах, которые до сих пор приходилось видеть девочке, рисунок создавался положением тел, вычурные, нарочитые движения были основой всего. Кроме того, эти танцы были какими-то неживыми. Словно их придумывали, сидя за столом, строили, как строят дома или рисуют узор на клумбе из диковинных цветов. Цветы красивы, но, посаженные в ряд, один к одному, не создают гармонии, в них исчезает природное изящество.

Видела Баська и деревенские танцы, пляски. Они, конечно, были более живыми, естественными. Но в них обычно блистали мужчины, показывая свою удаль, а женщины в длинных сарафанах двигались плавно, легко, движения всех, не будучи заранее оговорёнными, всё равно выглядели удивительно слаженными. Танец лился, как спокойная река — бесконечно, грациозно, мягко. Это было очень красиво, но Баське не хватало в нём стремительности, страсти. Она не могла бы выразить своё ощущение словами, но долго смотреть на танцующих крестьянок она не могла — становилось скучно.

У цыганок же танцевало всё — тело, ноги, плечи, руки, даже лицо принимало участие в пляске. Они словно растворялись в ритме, в звуках, и уже не женщины, а какие-то диковинные яркие существа полупарили у самой земли, казалось, не задевая её. Этот танец никем и ничем не ограничивался, его творила каждая плясунья по-своему, но прекрасное чувство ритма и чёткость, чистота движений делали своё дело — танец смотрелся единым, не разваливаясь на множество отдельно танцующих женщин.

Чергэн и Зора, конечно, замечали то внимание и восторг, с каким следила Баська за танцующими, но все их попытки вовлечь и её, терпели неудачу. Ей очень хотелось так же танцевать, но казалось, что все опять будут смеяться. Зора как-то попыталась вроде бы в шутку втащить сестру за руку в круг, но та вырвалась, убежала и не показывалась до тех пор, пока все не разошлись.

— Не надо больше её заставлять, — сказала Чергэн старшей дочери, — она сама даст понять, когда будет готова. Помнишь, как было с картами?

Но они и не догадывались, что Баська давно уже пробует учиться танцевать. Она была верна себе, и пыталась всего добиться самостоятельно. Как бы ни было трудно, она делала всё, только бы не просить помощи. Это казалось ей почему-то проявлением слабости, а слабой она себя никогда не считала.

Как только позволяли обстоятельства и время, она находила место, где её никто не мог видеть, и танцевала. По крайней мере, ей так казалось. Пытаясь повторять движения, подсмотренные у цыганок, она порой приходила в отчаяние от того, что по её мнению, была неуклюжа и медлительна.

Помощь пришла неожиданно в образе рыжей Аси. Она давно уже заметила, что подружка частенько куда-то исчезает, и, конечно, решила выяснить, куда именно и зачем. Баська в очередной раз укрылась ото всех, зайдя подальше в начинающий редеть осенний лес на облюбованную небольшую полянку. Вслед за ней тайком пробралась Ася. Когда она увидела, чем занимается подружка, ей сначала стало смешно: уж больно нелепо выглядели движения танца в тишине пустого леса, без сопровождения хотя бы бубна. Да ещё в одиночестве. Она уже хотела, смеясь, выскочить из-за куста, где пряталась, и сказать что-нибудь такое же немыслимое, как этот немыслимый немой танец, но вдруг остановилась. Ей стало не по себе. Ася знала, что Баська никогда не танцует, но ей в голову не приходило, что та попросту не умеет. Она подумала, что вряд ли сама вот так смогла бы самостоятельно пытаться научиться хоть чему-нибудь, не говоря уже о танцах. Может, лучше уйти? А кто поможет Баське? Ведь они подруги, так неужели она бросит Баську без помощи? Она совсем смутилась от собственных мыслей и, тихонько выйдя из-за куста, незаметно ушла.