Елена Невейкина - Наследница

Для пана Яноша картинка, наконец, сложилась. Он, поражённый внезапным откровенным рассказом и объяснением давних её слёз, после которых она долго болела, молчал. Потом присел с ней рядом на кровать, обнял и стал, как маленькую гладить по голове.

— Милая, дорогая моя, каково же тебе пришлось! Почему ты тогда же не пришла ко мне? Мы бы с тобой всё обсудили, поговорили бы обо всём. Хочешь, мы с тобой потом съездим в Россию, к тебе на родину? Я и сам хотел бы поклониться памяти моего друга и брата. Только скажи, и я всё устрою. И не бойся, никто не узнает, кто ты на самом деле.

— А что это изменит? Отца и Алена не вернуть, да и могил у них нет. Только мамина…

— Хорошо, если не хочешь — не надо. Давай съездим в православную церковь. Не в молельный дом, а в настоящий храм, и закажем панихиду. Только не нужно так изводить себя, особенно сегодня, в такой день. Ладно?

— Я не знаю, смогу ли… Прости, дядя Янош. Но как же я буду веселиться, когда… можно мне остаться дома?

Видя, что ситуация выходит из-под контроля, зная характер воспитанницы, которая будет делать только то, что считает правильным, Янош понял, что нужно предпринять что-то необычное, что удивит и заденет Элен. И дело здесь было не в срывающемся вечере. Нельзя было допускать, чтобы она продолжала сидеть и горевать, жалеть себя, это вполне могло опять закончиться лихорадкой. Вот этого Янош никак не желал! Но что придумать? Посмотрев на поникшую, непривычно безвольную фигуру воспитанницы, он вдруг подумал, что ей сейчас хорошо было бы разозлиться. Вот оно — решение! Он встал и заговорил внезапно резким голосом, хотя и негромко. Это было так неожиданно, особенно после его мягких слов и сочувствия, что Элен вздрогнула. Каждое его слово теперь словно хлестало её по склонённым плечам.

— Никогда не думал, не мог себе представить, что ты вот так внезапно можешь сломаться. Ты, которая всегда буквально верёвки вьёшь из других людей, добиваясь желаемого! Неужели ты думаешь, что твой отец не видит тебя сейчас? Лучше подумай о том, как были бы довольны его убийцы, узнав о твоём состоянии! Они глумились бы над твоей скорбью и печалью, им было бы приятно сознавать, что, оставив в живых, они обрекли тебя на такие страдания. Я думал, что в тебе больше крови русской графини. Видимо, я ошибался.

Последнее он мог бы и не говорить. Элен больше не смотрела пред собой. Её взгляд обжигал — столько в нём было боли и гнева. Она всё так же молчала, но молчание стало другим, в нём чувствовалась угроза. Пан Янош заметил перемены и, боясь сделать неверный шаг, нарушив то, чего смог добиться таким необычным способом, круто повернулся и вышел.

Вернувшись в кабинет, где его ожидал Войтек, Янош вкратце рассказал ему, что собственно произошло с Элен, и что им предпринято.

— Так что теперь можно только ждать, что будет дальше. Элен непредсказуема, сам знаешь. Хочу надеяться, что она, разозлившись на меня, выскочит из состояния безнадёжности.

Примерно через час Элен постучала и вошла к ним в кабинет. Внешне она была совершенно спокойна. Ни единым жестом, ни одной чёрточкой лица она не выдала своих недавних переживаний.

— Ты не ошибался, дядя Янош. Пусть мне помогут одеться и закончат причёску. Я жду в своей комнате. Я буду на этом балу лучшей, — сказала, развернулась и вышла.

Пан Янош переглянулся с другом. Пан Войтек покачал головой:

— Какая будет женщина! Если сейчас, в неполные семнадцать лет, она умеет так взять себя в руки… Кому-то достанется дивная жена! Только крутить мужем будет, как хочет.

— Могла бы, очень даже просто могла бы. Но не станет. Что-то другое ей нужно. А вот что — пока не пойму, — ответил Янош.

Когда перед самым отъездом Элен вошла к пану Яношу, узнать её было трудно. Тёмные волосы, свои и накладные, уложенные локонами, подняты наверх и закреплены так, что сзади получался целый каскад блестящих прядей. Впереди причёску украшал драгоценный венчик: жемчуг тускло светился между золотых лепестков оправы. Длинные серьги повторяли мотив венца, но были дополнены бирюзой. Такое же бирюзово-жемчужное ожерелье, соединённое золотыми цветами, лежало на груди, почти на краю низкого декольте с отделкой из белых кружев. Огромные синие глаза как будто светились на бледном от пудры лице. Полоска из тёмно-синего бархата на шее ещё больше оттеняла эту бледность. Из такого же глубоко синего бархата были выполнены букетики цветов, закрепляющие лиф платья спереди. Распашное платье из мягкого голубого шёлка тускло мерцало украшавшими его край по линии запаха мелкими жемчужинками, дополняющими белый шёлк вышивки. Такая же вышивка, только синяя, была видна на подоле нижнего платья из белого материала. Белые рукава, узкие у плеча, расширялись книзу, заканчиваясь несколькими рядами кружев. У локтя ткань была подхвачена синей бархатной лентой того же цвета, что и на шее. Сзади, начинаясь прямо от линии ворота, мягкими складками ниспадал шлейф. Наряд дополняли тонкие белые перчатки и веер из перьев белой цапли. Два таких же пера венчали причёску.

Элен стояла совершенно спокойно, словно давала понять, что всё это великолепие — лишь дань её собственной красоте. Ни кокетства, ни превосходства, только спокойная уверенность. Пан Янош встал и, склонившись, поцеловал ей руку.

— Я очень рад, панна Элен, быть первым мужчиной, который скажет вам, что вы изумительны. Редкая женщина сможет соперничать с вами. Я имею право на такую оценку, потому что живу на свете не первый десяток лет и женщин повидал немало. Ваша красота ещё не расцвела, она ещё в бутоне, но бутон этот прекрасен! Не растратьте всё это великолепие понапрасну. Это большая ценность для женщины, — пан Янош выглядел непривычно растроганным. Элен, молча, присела в реверансе.

Вскоре им подали карету и Элен, накинув плащ, отправилась, как принцесса из сказки, на свой первый бал.

Приём состоялся в ратуше и был посвящён рождению сына у главы города. В зале горело множество свечей. Роскошно одетые дамы в основном сидели на расставленных вдоль стен мягких скамьях и диванах, мужчины стояли возле них или прохаживались по залу, останавливаясь группами тут и там, обсуждая последние новости. Повсюду мелькали слуги с подносами прохладительных напитков и засахаренных фруктов. Когда объявили о приходе пана Яноша с воспитанницей, многие с любопытством повернули головы в сторону дверей. Одни вовсе ничего не слышали об Элен, другие слышали, но никогда не видели, третьим было интересно увидеть её, наконец, на приёме, чтобы иметь возможность пригласить на танец, познакомиться поближе, что никак не удавалось при встречах на прогулках.

Вскоре из противоположной двери вышел хозяин торжества. Раскланиваясь в ответ на приветствия, он прошёл по залу, выражая всем благодарность за поздравления ему и его жене. Вслед за этим было объявлено начало танцевального вечера. Открыл его сам счастливый отец, он танцевал в паре с сестрой, так как его супруга ещё не оправилась после родов и находилась дома. Пары, выстроившись в длинную кавалькаду, обошли главный зал ратуши, прошли по длинной анфиладе комнат и вернулись. На протяжении всего пути за ними следовали несколько музыкантов из основного оркестра, которые, не прерываясь ни на минуту, продолжали вести мелодию танца. В первом танце — полонезе — Элен вёл пан Янош. Она никогда не видела, как танцует дядя и была очарована его лёгкими движениями. Казалось, рядом с Элен находился совсем молодой мужчина. А пан Янош и, правда, помолодел в танце. Ему вспоминался совсем другой бал, когда он, двадцати с небольшим лет, вёл в танце другую, не менее прекрасную, девушку и замирал от восторга, чувствуя её радостное волнение при соприкосновении их рук.