Богдан Сушинский - Остров обреченных

Маргрет сразу же облюбовала сие островное «святилище». Его вытесанный из большого известняка трон, или жертвенник, Рой и Бастианна выстелили сухим мхом и шкурами, а пространный желоб под троном стал хранилищем сухого мха и щепок, которыми быстро можно было развести костер. Впрочем, в последние дни он почти не угасал. В хижине Маргрет не сиделось: там ее тошнило, не хватало воздуха, начинала кружиться голова. Зато здесь, тепло одетая, укутанная шкурами, она чувствовала себя превосходно, а главное, здесь был костер, их маяк, а перед ней простирался океан. Пусть на несколько миль все вокруг было сковано льдами, однако норд-герцогине верилось, что это только возле острова… а миль за десять южнее его океан остается свободным, а значит, судоходным. Ни Рой, ни Бастианна в душе с ней не соглашались, но разочаровывать не хотели.

Там, в хижине, она чувствовала себя оторванной от мира, забытой и, несмотря на присутствие еще двоих людей, неизлечимо одинокой. Здесь же перед ней открывался океан, который соединял ее со всем огромным миром, и осознание этого хоть в какой-то степени развеивало ностальгию.

Разведя костер, Рой присел у медленно разгорающегося огня и с тревогой поглядывал на Маргрет. «Как же не вовремя приходит пора рождения нашего ребенка! – в который раз с душевной тоской подумал он. – Что мы будем делать с ним? Удастся ли продержаться хотя бы до лета? Да что там «продержаться»? От самой мысли о том, что ему, вместе с Бастианной, придется принимать роды, д’Альби бросало в холодный пот. Как медик он прекрасно знал, какие могут быть осложнения, и что здесь, на острове, будет бессилен чем-то помочь Маргрет, поскольку ни опыта у него, ни лекарств, ни инструментов… Да и Бастианна, по мере того, как приближался час рождения, стала заметно нервничать и немного успокоилась лишь после того, как Рой хорошо проконопатил доставшуюся ему от «Бригитты» большую бочку, превращая ее в купель для взрослых и младенца.

– Ты пойдешь сегодня на охоту? – вывел его из раздумий голос Маргрет. Она спрашивала об этом, не отрывая мечтательного взгляда от снежно-ледяной глади залива.

– Пойду. Надо пойти, пока держится хорошая погода.

– К кедровой долине?

– Вдруг удастся подстрелить соболя или песца!

Маргрет мечтательно улыбнулась. В хижине ее изводила тоска, а вот на охоте все было интересно; там появлялся азарт, и каждый день открывалось что-то новое: пейзаж, зверь, невиданное раньше растение; скала и каменистая россыпь, а главное, там она забывала и о Франции, и о том, что оказалась на затерянном посреди океана островке.

– Когда ты был там позавчера, следов большой кошки не видел?

– Не попадались.

– Значит, это, действительно, была последняя и единственная. Возвращаясь во Францию, обязательно захватим ее шкуру. Тогда я всем смогу рассказать, какой ты храбрый и меткий охотник. Это будет твой самый большой охотничий трофей.

– Обладатели шкур тигров и африканских леопардов вымрут от зависти, – улыбнулся Рой.

– Зато с этим трофеем будут связаны такие воспоминания, какие им и не снились.

– Именно поэтому воспоминаниям нашим и никто не поверит.

– Ну и пусть. Разве так уже важно: поверят – не поверят? Это будут наши с тобой воспоминания. О нашем с тобой острове.

– Скорее бы они настали, эти воспоминания, при которых и остров, и все, что с нами здесь происходило, показалось бы кошмарным сном.

Маргрет наконец-то оторвала взгляд от залива и несколько высокомерно взглянула на шевалье.

– Разве все, что здесь происходило, действительно кажется вам кошмарным? По-моему, нет. У нас здесь были и очень даже прекрасные дни. Которые и вспоминать нужно будет, как самые прекрасные.

– «Прекрасные дни»! – иронично хмыкнул Рой, покачав головой. – Вот уже не ожидал: «Прекрасные дни»!

– На всякий случай загляни в ее логово, – поспешила избежать словесной стычки Маргрет. – Вдруг его облюбовала другая кошка, когда-то появившаяся в нем на свет?

– Первое, что я сделаю, так это нанесу визит логову большой кошки, – заверил ее д’Альби. – Потом пройдусь через всю кедровую долину и воинственным кличем буду вызывать на турнир всякое зверье, которое только возомнит себя равным мне. Вызвав его на поединок, я провозглашу, что победу посвящаю даме моего сердца, досточтимой герцогине Маргрет из древнего рыцарского рода Робервалей, ведущего свое начало от рыцаря Георга Роберваля, прославившегося еще во время Второго похода крестоносцев…

– А ведь, если забыть об этом негодяе, адмирале де Робервале, род мой и в самом деле древний и славный. Только, пожалуйста… не напоминай мне больше ни об адмирале, ни о роде Робервалей.

– Уж не хочешь ли отречься от своего рода?!

– Наоборот, пекусь о его чести. А потому постоянно думаю о матери, отце; о нашем замке… И о той нашей охоте – под звуки рожков, с кавалькадами славных рыцарей и пирами на поляне у охотничьего домика…

На сей раз шевалье не ответил. Молчание явно затягивалось, однако ни Рой, ни Маргрет не торопились прерывать его, помня, что в таком молчании угасают искры неразгоревшейся ссоры, искры нервного раздражения.

Тем временем чайки и бакланы стаями улетали в океан, чтобы где-то там, вдалеке, выискивать полыньи и подкармливаться рыбой. С наступлением зимы птиц на острове стало значительно меньше, и теперь они не казались такими шумливыми, как в тот день, когда они с Бастианной впервые взошли на жертвенник.

– Знаешь, не ходи сегодня ни в кедровник, ни к Гусиному озеру, – предложила норд-герцогиня, почувствовав, что окончательно остыла. – Лучше спустись к фиорду, к нашим полыньям. Наверное, там скопилось немало рыбы. А я буду наблюдать, как ты рыбачишь, и просто наблюдать за тобой, как когда-то мы наблюдали за рыбачащим медведем.

– Пожалуй, так и сделаю, Мар, – неожиданно легко согласился Рой. – Только сначала пойду немного вздремну. Вчера я пришел поздно и…

– … Долго ворочался, а потому не выспался.

– Зато, отоспавшись, стану самым удачливым рыбаком этого острова.

– Которому здесь, на острове, и равных-то нет! – шутливо поддержала его Маргрет.

Бастианна ждала Роя у входа.

Корсиканка оказалась самой теплолюбивой из них, она терпеть не могла ни мороза, ни даже снега, а потому старалась выходить из хижины как можно реже и только при крайней необходимости. Всякий мороз казался ей невыносимым и гибельным, и, возвращаясь из очередного зимнего похода в хижину, которая казалась ей теперь пределом тепла и уюта, она всякий раз с ужасом говорила: «Господи, если бы у нас, на благословенной Корсике, хотя бы три дня продержались такие морозы, все корсиканцы тут же вымерзли бы! Благослови же Корсику, которая, конечно же, была задумана в виде земного рая, только что-то там у Всевышнего не получилось».