Иван Дроздов - Дубинушка

— Это интересно. «Постышев» — маленький пароход, он ещё до войны курсировал между городом и Заволжьем, а во время битвы Сталинградской за Волгу людей возил. Чудом уцелел речной трамвайчик. Теперь из него ресторан сделали и гостиницу. Очень хорошо, что ты узнала об этом. Очень хорошо! А по Зойке не убивайся. Освободим мы твою Зойку. До мая-то ещё далеко.

Наклонившись к Маше, тихо проговорил:

— Об этом — никому ни слова. Мы с тобой проведём серьёзную операцию. Ты только делай вид, что ничего не знаешь. Демонстрируй к Шомполу почтение. Они, восточные люди, это любят.

Павел Арканцев после успешного расследования истории покушения на убийство Гурьяна и смерти Нукзара Шапирошвили получил ещё более серьёзное задание от прокурора: тайно следить за действиями Авессалома Шомполорадзе, установить все его связи, все операции по торговле детьми. Такое задание совпадало с желанием Павла жить в родной станице, а если заработает деньги, то и подновить родительский дом, обустроить усадьбу.

Беседа с братом несколько успокоила Машу, но тревога за судьбу Зои не проходила, и, чтобы заглушить боль сердца, она чаще седлала Пирата и выезжала на прогулку. Почти каждый день бывала на хуторе Заовражном, однажды Василёк ей сказал:

— Папка храм строит.

— Какой храм?

— А вон… старый, что на горе стоит.

Маша слышала, что отец помогает какому-то журналисту из Ростова храм строить, но всерьёз об этом не думала; не знала она, как это можно строить храм и зачем он нужен.

Вспрыгнула на коня, поехала обочь кладбища, где она ездить не любила.

На горе бесформенной грудой камней высились развалины храма. Остановилась у клёна, привязала к стволу уздечку. Увидела парня, который до колен подвернул джинсы и в вырытом углублении месил глину. Завидев девушку, приехавшую на белом красавце-коне, сел на штабель досок и молча смотрел на гостью.

— Здравствуйте! Бог в помощь вам.

— О-о, это хорошее приветствие. Молодая, а Бога поминаешь.

— Казаки и казачки у нас так говорят. А Бога мы все помним.

Подошла ближе и села на штабель из брёвен, что располагался тут же. Смотрела на парня и будто бы не испытывала обычного в таких ситуациях девичьего смущения. Она не принимала всерьёз парня, которого видела впервые. Он казался ей и учёным, и умным, и даже не похожим на всех других парней, но тут она почувствовала, как лицо её покрывается краской смущения, ей становится неловко в присутствии этого молодого человека. Она не знала, о чём говорить и произнесла первую пришедшую на ум фразу:

— А вы совсем молодой. Я думала, вы старше.

— А вы что же — слышали обо мне?

— Да, мне папа рассказывал.

— Какой папа? Я его знаю?

— А как же? Вы с ним в тюрьме сидели, дядя Женя.

— Дядя Женя — ваш папа? Вот сюрприз. Я очень уважаю вашего отца. Он, можно сказать, для меня родной человек. Вот и сейчас: помогает мне, доски привёз, вот эти брёвна. У вас дом сгорел, вы новый строили. А эти вот остались.

— Да, дом сгорел, — подтвердила Маша. — Это было ужасно.

Оба они явно не знали, о чём говорить. Вячеславу хотелось узнать, сколько ей лет, но спрашивать об этом было неудобно. На вид же он никак не мог определить, то ли ей пятнадцать, то ли двадцать. Есть такая категория девичьих лиц, по которым трудно определить возраст. Речь у Маши была умной, и правильной, и вполне самостоятельной. И тембр голоса будто бы установился, а вот пухлые румяные щёки, лучистые глаза и затаённая радость от встречи с новым человеком обнаруживали в ней чуть ли не ребёнка. Вячеслав тоже вдруг потерял напускную суровость, начинал смущаться, и паузы в их разговоре становились всё более продолжительными.

— Говорят, вы храм строите. А разве можно его построить? Папа новый дом строил — и то как это трудно было. Ему вся станица помогала.

— Трудно, конечно. Храм ещё труднее восстановить, но надо же.

— А кто это сказал, что надо? У нас церковь в станице есть, — она, правда, тоже порушена, но ещё стоит. И колокольня высокая. Там раньше колокола были. Уж если восстанавливать, так лучше бы нашу церковь. А это еще и неизвестно, что тут было. Говорят, древний храм, а какой он, и наш ли, русский, а то, может, и татарский. Учитель истории нам рассказывал, что на месте станицы Каслинской и хутора этого землянки татарские стояли, а ещё раньше, вроде бы, и китайцы тут жили. Китайская-то стена к нам близко подходит. Я когда маленькая была, бегала по ней и грибы собирала.

Вячеслав хотел бы рассказать Марии, почему он решил старый храм восстанавливать, а не ту церковь, что стоит посредине станицы, но для начала решил не пускаться в длинные разговоры, — не лекцию же ей читать, — но пообещал:

— Если вы в другой раз ко мне заедете на вашем прекрасном коне, я вам раскрою кое-какие мои секреты и даже чертежи покажу, рисунки. Я ведь прежде, чем взяться за дело, документы изучал, книги историков, краеведов. И ездил в Троице-Сергиеву лавру, что недалеко от Москвы. Там фотографировал и делал рисунки домов и церквей, что строились примерно в то же время. Так что мое желание восстановить древний храм не с неба упало.

Вячеслав задумался, а потом, улыбнувшись, добавил:

— А, может, и с неба внушение пришло. Я ведь, в отличие от вас, молодых, к Богу всей душой и сердцем прикипел. А таких-то, как я, Бог любит. Может, и он мне внушил.

Маша сказала:

— Вы вроде бы ещё и не старый. Сколько вам лет?

Вячеслав засмеялся.

— Вроде бы… Ну, а если присмотреться — так, может, я уже и старый? А?.. Ну, сколько же ты дашь мне годков?

— Тридцать, — простодушно ответила Маша.

Вячеслав рассмеялся в голос. Он даже закачался на своём штабеле и чуть не упал с него.

— Ну, отмочила — тридцать. Да мне уж сороковой пошёл.

Маша искренне огорчилась. Сорок лет по её меркам древность. В этом возрасте на пенсию собираются, а там и на вечный покой. Про себя подумала: «А лицом вроде бы и не такой уж старый…»

Вячеслав продолжал смеяться, а Маша смотрела на него серьёзно и не могла понять, почему это он так долго смеётся. Чего же тут смешного, если человеку сорок лет. Да моему отцу и то, кажется, сорока-то нет.

— Ну, а теперь признавайся: а тебе сколько лет?

— Не скажу. У женщин про возраст не спрашивают.

— Тоже мне, женщина нашлась. Да тебе и пятнадцати нет.

Маша поднялась и с напускной серьёзностью сказала:

— Меня Пират заждался. Надо ехать.

Потом то ли в шутку, то ли всерьёз добавила:

— Про вас я всё узнала, а про меня… не обязательно всё знать.

Ей было приятно сознавать, что она не всё о себе сказала незнакомому мужчине, — и это ещё и тем хорошо, что дело она имела с человеком из другого мира, из другой цивилизации — с человеком пожилым.

Вячеслав вышел с ней вместе и проводил её до стоявшего у дерева коня. С восхищением наблюдал, как легко и грациозно взлетела она в седло, как затем тронула и выехала на тропинку, ведущую к северной части станицы. На коне она выглядела вполне взрослой и очень красивой.