Богдан Сушинский - Полюс капитана Скотта

— Только благодаря этим камням, да еще нашим наблюдениям и дневникам, рейд в глубь Антарктиды наши соотечественники будут воспринимать не как гонку за славой, а как полноценное научное исследование этого ледового континента, — вклинился в их разговор доктор Уилсон. При этом речь его, как всегда, была медлительно-взвешенной, словно доктор произносил свои фразы не во время мимолетного спора на морозном антарктическом ветру, а на ежегодном конгрессе медицинских светил.

— Совершенно с вами согласен, сэр, — поддержал его Бауэрс.

— Зато я с вами решительно не согласен, джентльмены, — повысил голос ротмистр. — Лично я отправлялся в Антарктиду, зная, что у экспедиции есть совершенно конкретная цель — Южный полюс! Вспомните мое слово: когда в Лондоне и во всех прочих столицах мира узнают, что в этом соревновании с норвежцами проиграли англичане, которые высадились на Антарктиде значительно раньше прытких, но безнравственных скандинавов, им всем будет наплевать на то, какие там камушки мы таскали в ящиках к полюсу и обратно к судну. На нас будут смотреть как на неудачников, а к неудачникам, как вы знаете, человечество всегда оставалось немилосердным.

— А ведь он прав, — даже не заметил Скотт, что пробормотал эти слова вслух. — К неудачникам мир всегда оставался равнодушным и немилосердным.

— Мы — первооткрыватели, — все больше возбуждался Отс, хотя лейтенант попросил его говорить тише или хотя бы отойти подальше от палатки. — У нас — своя цель, свой крест. Собиратели камней, гляциологи, географы, метеорологи и все прочие придут сюда после нас. Они не будут подвержены азарту гонки, над ними не станет зависать страх перед упущенным лидерством. Но беда в том, что Норвежец это понимал, поэтому, отметая все условности, устремился к полюсу, а наш капитан-камнесобиратель понять этого не способен.

Судя по всему, Бауэрсу с трудом удалось увлечь своих спутников подальше от палатки. Теперь их голоса долетали откуда-то из-за саней, поэтому Скотт мог слышать лишь невнятные отрывки фраз, и только тогда, когда слово вновь и вновь брал ротмистр Отс, всегда поражавший его своим кавалерийским басом.

«Твое счастье, — сказал себе капитан, — что разговор этот проходит без тебя», — и решил не вмешиваться; пусть выговорятся. Точно так же, как выговаривается сейчас он, сидя над полярным дневником.

«Вся история, словно на ладони, — как можно старательнее выводил он, чувствуя, что пальцы его немеют на тридцатиградусном морозе, — норвежцы нас опередили и первыми достигли полюса. Страшное разочарование, и мне больно за своих товарищей. Мы многое передумали и о многом переговорили. Завтра нужно идти дальше, к полюсу, а затем с максимальной скоростью поторопиться с возвращением домой. Конец всем нашим мечтам; возвращение будет печальным. Очевидно, мы спускаемся (с горного плато. — Б. С. ) и очевидно также, что норвежцы избрали более легкий путь».

Скотт несколько раз пытался продолжить описание, но всякий раз обессиленно и опустошенно отступал. Он вдруг почувствовал, что все, что он мог сказать, уже сказано словами той скупой исповеди, на которую он решился, полулежа в нескольких шагах от победного черного флага соперников-норвежцев. Он чувствовал себя так, словно раненым оказался в стане врага, где его уложили у ненавистного ему флага. Конечно, никакой особой неприязни к Амундсену он не испытывал, или по крайней мере пытался не испытывать. Тем не менее горечь утерянной возможности все явственнее проявлялась у него вместе с неукротимой завистью, и капитан пока что не мог ничего с собой поделать.

Улегшись в спальный мешок, он закрыл глаза и попытался возродить в памяти лицо Кетлин, ее ослепительно белозубую улыбку, её голубые, с какой-то подростковой хитринкой, глаза…

Она — с двухмесячным сынишкой на руках; она — лежащая в призывной позе на высокой кровати в каком-то лондонском отеле, названия которого он теперь почему-то не мог вспомнить; она — на небольшом утесе, на фоне умопомрачительно зеленых новозеландских холмов в окрестностях Литтелтона.

После первых ностальгических приступов тоски по жене капитан дал себе слово как можно меньше тревожить ее дух своими воспоминаниями, а теперь раскаивался в том, как непростительно редко обращался к ее образу, ко всему тому, что их сближало и роднило.

«Стоит ли эта безжизненная ледяная пустыня того, чтобы на целые годы лишать себя общения с женой и сыном, общения со всем тем прекрасным миром, который простирается за последними скоплениями пакового льда и потерявшимися посреди океана айсбергами?» — вот тот мучительный вопрос, который уже не раз возникал в его «полуотмороженном» и воспаленном сознании. И который теперь, после поражения у вершины полюса — Скотт прекрасно понимал это, — с каждым днем будет становиться все более навязчивым.

Единственное, что могло его хоть как-то умиротворять, так это то, что путь к полюсу, путь к мечте и славе, он избрал сам, не подчиняясь ничьей злой воле, не стыдясь прошлого и не страшась будущего. «Поэтому теперь ты сам себе судья, — огласил Скотт безжалостный вердикт судьбы. — И даже Господь не сподобится быть с тобой более жестким и суровым, чем способен быть по отношению к своим решениям и поступкам ты сам!»

Вырвавшись из потока сумбурных мыслей, капитан приказал всем полярным странникам зайти в палатку и предаться сну, а затем из-под прикрытых ресниц проследил за тем, как его спутники, один за другим, молчаливо протискиваются в их обшитую шкурами хижину и опускаются каждый на свое привычное место.

«Очень скоро и ты и все они так навеки и останетесь в этой палатке, — неожиданно ожил его внутренний голос, возможно, подчинявшийся некоему духу этой ледовой империи. — Вы так и дойдете до грядущих поколений вечно молодыми, не поддающимися телесному и душевному тлену. Этот спящий подо льдами веков континент уже никогда не отпустит вас».

За все время странствия к полюсу Роберт ни разу не допускал мысли о возможной гибели экспедиции, и вдруг она каким-то образом ворвалась в его сознание. Причем произошло это в самой благоприятной ситуации, когда никто и ничто не угрожало ни ему, ни его товарищам. Как это понимать? Неужели голос судьбы?

«Скорее всего, ты так и погибнешь здесь», — теперь уже вполне осознанно сказал себе капитан Скотт, явственно осознавая, что мрачная перспектива почему-то ничуть не страшит его. Да, теперь уже не страшит.

Мало того, Роберт неожиданно поймал себя на мысли, что возможно, теперь, в создавшейся ситуации, его мученическая гибель в снегах была бы лучшим из всех возможных исходов этой полярной авантюры. «Видимо, все то главное, что ты мог сказать о себе миру, — размышлял Скотт, — ты сказал своей первой экспедицией в Антарктиду, увенчавшейся выходом книги „Путешествие на „Дискавери“».