Дмитрий Володихин - Царь Гильгамеш

В Лазурном дворце бывали лучшие танцовщицы земли Алларуад, Элама и народа суммэрк. Но никто еще не танцевал для него одного. Никто не хотел душу свою вынуть и подарить ему, принеся в ладонях. Бал-Гаммаст смотрел на ее движения зачарованно. Еще миг, быть может, и протянулась бы между ним и Садэрат нить, которой лишь Творец волен связывать людей… Да и разорвать ее способен тоже лишь Он один.

Но этого мига как раз не хватило для Садэрат и Бал-Гаммаста. Он всмотрелся в лицо танцующей корчмарки; в полумраке сложно было разглядеть его четко, но тут как раз что-то затрещало в светильнике, и пламя взвилось маленькой молнией. Отблеска этой вспышки хватило… хватило… Господи, чудны дела твои!

Бал-Гаммаст расхохотался. Слишком неожиданно. Он не сумел сдержаться. А потом никак не мог остановиться.

Все, что пело, цвело и трепетало в Садэрат, разом застыло. Она сцепила пальцы в замок и сжала их до боли. Что делать ей: гневаться? досадовать? плакать? Как может он так мерзко…

— Так ты… говоришь… — просипел Бал-Гаммаст, давясь смехом, — мастера… делать… штуки для женщин… лучшие… краски… говоришь…

— А-ах! — Хозяйка метнулась прочь из комнаты. Босые ножки зашлепали глуше, глуше… на первый этаж. Внизу у нее хранилась чуть ли не самая большая ценность — настоящее бронзовое зеркало, дорогая вещь, подарок покойного мужа. На тыльной стороне была там сцена видения царя Набада Сиппарского Отшельника, которая очень нравилась Бал-Гаммасту. Изготовили зеркало, наверное, где-нибудь в провинции, может быть, в том же Сиппаре. У Творца, явившегося Набаду, такая борода, что надо бы ее закидывать за плечо, иначе обязательно наступишь и упадешь. Понятно, бородатый — значит, мудрый. Сам Набад был человеком тихим, набожным, очень добродетельным и невероятно худым, поскольку любил постовать во имя Творца. Здесь же зеркальных дел мастер изобразил царя настоящим атлетом — плечистым, могучим, с мускулистыми руками. Тоже, впрочем, понятно: раз государь, значит, могучим быть обязан. Так что все вроде правильно… С точки зрения провинции. Интересно, есть ли у Творца борода?

Снизу донесся корчмаркин вопль. Мудрено соседям те подумать какого-нибудь лиха: вот, вломились к одинокой женщине разбойные люди, то ли режут, то ли чести лишают… По какой иной причине будет она среда ночи так заливаться?

Видели бы они эти жуткие зеленые разводы от шеи до самых бровей… Поневоле заголосишь. Себя в зеркале до смерти испугаешься.

Бал-Гаммаст даже несколько встревожился: никто в Лазурном дворце не знал, где он. Никто не знал о Садэрат. Ни мать, ни даже Апасуд. Иначе он не мог: надо было поразмыслить, что с этим делать и как поступать дальше… Пока Бал-Гаммаст еще не понимал, что и как. Пускай узнают потом, когда он будет готов, когда ему станет ясно, на одной ли таблице написаны их мэ: царя и корчмарки.

Плеск воды. Шлепанье босых ног. Садэрат скорбно поднимается по лестнице.

— Ничтожный царишка! Да как ты мог смеяться, когда я показывала тебе… такое.

Садэрат прыснула в кулак. Потом села на ложе спиной к нему и заплакала. Плечи ее обиженно вздрагивали.

— Садэрат, я видел все, что нужно. И я понял. Ты… хотела показать, какая ты… внутри. Я видел. До того как… В общем, ты не напрасно танцевала передо мной. Я этого не забуду.

Она отлепила ладони от лица.

— Садэрат, Садэрат… Зови же ты меня Саддэ. Четыре солнечных круга я этого имени не слышала.

Бал-Гаммаст обнял ее за плечи. Она, не поворачиваясь, подалась к нему, отдаваясь спиной, шеей, руками, всей кожей.

— Саддэ.

— Ты можешь гордиться собой. Прежде мои мысли не путались до того, чтобы я забыла смыть краску прежде… прежде ложа.

— Саддэ…

Корчмарка освободилась от его рук. Слез нет в помине. Развернулась так, чтобы лицом к лицу. Они сидели друг напротив друга, зрачки в локте от зрачков. Их ноги перекрещивались. Садэрат взглянула на него с вызовом и властно положила руку ему на шею.

— Мне кажется, я жду слишком долго.

В ответ Бал-Гаммаст положил ей руку на шею и посмотрел почти угрожающе:

— Шутки кончились, Саддэ.

…На этот раз она была как неистовство летнего дождя. В сезон паводка дожди не злы и не холодны. Их капли яростно стучат по земле и воде, бьют по траве, деревьям и людям, и столько в них, кажется, силы! Чуть-чуть — и стены домов падут под их натиском. Но это всего лишь капли теплой воды… И сила их нежна.

Садэрат покрывала его ковром из летучих поцелуев. Ее губы едва касались плеч, груди, рук и лица Бал-Гаммаста, а коснувшись, немедленно улетали прочь, чтобы чуть погодя вновь хищной птицей кинуться на его тело. Ее руки то обнимали юного царя, то отталкивали. Ее тело порхало над его телом, как бабочка над цветком. Ее ресницы касались его кожи легче, нежели свет луны касается озер дождливой ночью. Корчмарка хотела дать ему столько, чтобы утомиться самой.

— Саддэ!

Он пытался обнять ее — и не успевал. Не желал успеть, сам увлекшись игрой. Его пальцы отвечали ей лаской уверенности. «Ты, — говорили они, — не сумела завершить свой танец передо мной, так танцуй же надо мной, я внимаю тебе!» Его пальцы на миг впивались в плоть корчмарки, вроде бы стремясь задержать стремительную пляску Садэрат, — и тут же отпускали…

— Балле! Ты мой.

Наконец дождь стал стихать. Скорый бег теплых капель замедлился. Без прежнего неистовства соприкасались они с землей. Тогда Бал-Гаммаст обнял и притянул к себе слегка сопротивляющуюся Садэрат. Царь вложил всю свою благодарность и всю свою страсть в томительно долгий поцелуй. Такой, чтобы на время его забылись имя и город, в котором живешь, собственная судьба и лучшие друзья…

Пришло его время. И он мог бы многое совершить из того, что называют искусством. Она сама, доверяя Бал-Гаммасту, учила, как извлекать из ее тела искры любовной ярости. Но… так бывает иногда: опыту, искусству и всему тому, чему можно научиться, — следует отступить. А подчиниться надобно древней и светлой интуиции, которая одному с необыкновенной точностью рассказывает о желаниях другого… Садэрат вела всю игру, задавая неуловимый, стремительный ритм, но отдала Бал-Гаммасту право красиво завершить ее воздушный узор, побыть последним аккордом дождя…

Не прерывая поцелуя, он перевернул ее на спину и так же, не отнимая губ, соединился с Садэрат. Все закончилось за несколько ударов сердца. Она с жадностью стиснула его руками, он так же крепко прижался к ней.

Корабль коснулся пристани, вернувшись из дальнего плавания, россыпь теплых капель напоила выгоревший парус.

«Он мой! Мой! Мой! Мой! Какое чудо…» — думала она, глядя в потолок и расслабленно лаская его пальцы своими.

«Какое чудо! Как она хороша! Соседи навестят нас теперь неизбежно…»