Роберт Силверберг - Царь Гильгамеш

Robert Silverberg. Gilgamesh the King (1984). – _

Есть в ограде Уруке огромный помост, сложенный из обожженного кирпича, который был площадкой для игр богов задолго до потопа, в те времена, когда человечество еще не было создано и только одни боги населяли землю. Каждый седьмой год покрывали кирпичи помоста тончайшим слоем белого гипса, так что он сверкал, как огромное зеркало под окном солнца.

БЕЛЫЙ ПОМОСТ – это обиталище богини Инанны, которой посвящен наш город.

Многие цари Урука воздвигали храмы на помосте для Инанны, а из всех этих храмов богини не было ни одного более величественного, чем тот, который был построен моим царственным дедом, героем Энмеркаром. Зодчие трудились двадцать лет, чтобы его построить, а церемония освящения продолжалась одиннадцать дней и одиннадцать ночей без перерыва, и все это время каждый вечер луна подергивалась пеленой голубого света в знак великой радости Инанны. «Мы дети Инанны, – пели люди, – а Энмеркар – ее брат, да царствует он во веки веков».

От храма ныне ничего не осталось, ибо я разрушил его. Я вступил на трон, и построил куда более величественный храм на месте разрушенного. Но в свое время это было чудо света. Это место всегда будет иметь для меня особый смысл: в его пределах, в один прекрасный день на меня снизошла мудрость, и жизнь моя была определена, я был поставлен на путь, с которого не было возврата.

Был день, когда дворцовые слуги оторвали меня от моих игр, потому что мой отец, божественный царь Лугальбанда, отправлялся в последнее свое путешествие. «Лугальбанда отправляется ныне в лоно богов, – говорили они мне, – и он пребудет вечно среди них в радости и веселье, будет пить их вино и есть их хлеб». Я думаю и надеюсь, что они были правы. Но может оказаться, что последнее путешествие моего отца привело его вместо рая в землю, откуда нет возвращения, в дом тьмы и праха, где его душа печально бродит, как птица с подбитыми крыльями, питаясь сухой глиной. Не знаю.

Я тот, кого вы зовете Гильгамеш. Я пилигрим, который видел все на земле и далеко за ее пределами; я человек, которому все вещи стали понятны, все тайны, все истины жизни и смерти, особенно тайны смерти. Я сочетался с Инанной на ложе СВЯЩЕННОГО БРАКА, я убивал демонов и разговаривал с богами, я на две трети бог и только на одну треть смертный. Здесь, в Уруке, я царь. Я прохожу по улицам один, ибо нет никого, кто осмелился бы подойти ко мне слишком близко. Я не хотел, чтобы это было так, но слишком поздно что-либо сейчас менять: я одинок, я в стороне от других и так будет до конца моих дней. Было время, когда у меня был друг, который был сердцем моего сердца, душой моей души, но боги забрали его от меня, и он более не вернется.

Должно быть, мой отец Лугальбанда знал одиночество, подобное моему, ибо он был бог, царь и великий герой своих дней.

Образ моего отца ясен в моей памяти после всех этих лет: широкоплечий, высокий человек, который ходил раздетым по пояс во все времена года и носил только длинную сборату – шерстяную юбку от бедер до щиколоток. Кожа у него была гладкая и темная от солнца, борода густая и вьющаяся, как у жителей пустынь, хотя в отличие от них он брил голову. Лучше всего я помню его глаза – темные, блестящие, огромные. Казалось, они заполняли все его лицо: когда он подхватывал меня и держал перед собой, мне казалось, что я уплыву в огромное озеро этих глаз и потеряюсь навеки в душе моего отца.

Я редко видел его: слишком много было войн, в которых надо было сражаться. Год за годом он вел вперед колесницы, чтобы подавить очередное восстание в подвластном, но неспокойном государстве Аратта далеко на Востоке; ему приходилось рассеивать и отгонять набеги кочевников пустыни, которые крали наше зерно и угоняли скот; он вел колесницы, чтобы показать нашу мощь перед одним из наших великих городов-соперников Кишем или Уром.

Когда он не был на войне, он совершал паломничество, которое он должен был совершать к святым местам – весной в Ниппур, осенью в Аэриду. Даже когда он был дома, у него для меня было не много времени, поскольку он был занят необходимыми празднествами и ритуалами года, собраниями городского совета, делами суда справедливости или надзором за работами, которые приходилось выполнять, чтобы содержать в порядке наши каналы и дамбы. Он обещал мне, что будет время, когда он научит меня деяниям мужчин и мы будем вместе охотиться на львов в болотистых краях.

Этому времени не суждено было настать. Злобные демоны, которые вечно подстерегают нашу жизнь, ожидая в ней минутной слабости, никогда не устают. Когда мне было шесть лет, одно из таких существ все-таки сумело проникнуть за высокие стены дворца и вцепиться в душу Лугальбанда, царя Лугальбанды, и унести его из этого мира.

А я и не знал, что происходит. В те дни жизнь для меня была только игрой. Дворец, это величественное место с укрепленными башнями над входами, с фасадами, полными сложных, красиво вырезанных ниш и величественных колонн, был для меня местом игры. Весь день я носился по дворцу и жизненные силы никогда меня не оставляли. Я носился, смеясь и крича, и падал, царапая руки. Даже тогда я был вполовину выше любого мальчика моего возраста и, соответственно, сильнее. Поэтому своими товарищами в играх я выбирал старших мальчиков, грубоватых сыновей конюхов и чашников, ибо братьев у меня не было.

Мы играли в воинов, боролись, или дрались на палицах. В это время как-то внезапно толпы жрецов, колдунов и изгонителей демонов стали шнырять по дворцу туда-сюда. Был сделан глиняный идол демона Намтару и поставлен возле изголовья больного царя. Затем жаровню наполнили углями и положили туда кинжал. На третий день с приходом ночи кинжал вынули и вонзили в образ Намтару. Образ был похоронен там, где стена соединяется с полом.

Зарезали молодого поросенка, и сердце его было предложено демону, чтобы он удовольствовался им. Покои окропили водой и постоянно пели молитвы. Каждый день Лугальбанда боролся за свою жизнь, и каждый день он понемногу проигрывал эту битву. Об этом мне не говорили ни слова. Мои товарищи по играм посерьезнели и старались не бегать, не кричать и не мериться со мной силой. Я не знал почему, а они не сказали мне, что мой отец умирает, хотя я думаю, что они наверняка это знали и знали также, каковы будут последствия его смерти.

Как-то утром хранитель дворца пришел ко мне и сказал: «Положи свою палицу, мальчик! Довольно игр! Сегодня тебя ждут деяния мужчин!» Он велел мне совершить омовение и одеться в мои самые дорогие вышитые одежды, окружив свой лоб кольцом золотой фольги и лапис-лазури. В таком виде я должен был отправиться в покои моей матери, царицы Нинсун, и оттуда вместе с нею пойти в храм Энмеркара, сказал он.