Далия Трускиновская - Рижский редут

– Ну что ты такое городишь? – с досадой спросил я. – Как будто я не был с тобой в походе…

– Но ты не моряк. Ты и в Роченсальм-то повлекся за мной потому, что я едва ли не за шиворот тащил тебя…

– Нашел время для мемуаров! – прервал его Сурок. – Нужно немедленно перетащить селерифер на Малярную улицу, вот что!

– Среди бела дня?! – хором спросили мы его.

Вообразив физиономию герра Шмидта, глядящего, как в дом к нему затаскивают и тянут вверх по лестнице двухколесного урода, я невольно расхохотался.

– Иначе он пропадет!

– Невелика беда! – буркнул Артамон. – Зато ты уцелеешь.

– Ступай, коли так! – выпалил обиженный Сурок. – Я сам доставлю селерифер на место!

Тут бы нам с Артамоном и сказать ему, что он может довести своего деревянного урода до Малярной улицы даже в одиночку; что это ярко-красное чудище – не особа королевской крови и в свите не нуждается; что Свечкина с Гречкиным вполне довольно, чтобы втащить селерифер по лестнице или хоть доставить его во внутренний двор, где затолкать в сарай. Но нет – мы потащились вместе с моим драгоценным племянником!

У меня хватило ума повести нашу нелепую процессию самым долгим и, как мне казалось, самым безопасным путем, не выходя ни на Ратушную площадь, где в это время дня был рынок, ни на Известковую улицу, ни даже на Господскую или Ткацкую. Я решил пройти сквозь ту часть города, где стояли каменные склады, и оттуда по Большой Кузнечной быстренько выйти к Малярной. То есть я выбрал улицы узкие и немноголюдные, где мало возможностей налететь на офицеров, гарнизонных или же морских.

Офицеров нам по дороге не попалось, и процессия наша как-то незаметно перестроилась. Узость улиц тому способствовала. Впереди шагали мы трое, переругиваясь по поводу селерифера. Сзади матросы катили его, замыкал колонну плотник.

– Вот тут, сдается, я впервые слышал ночью «Марсельезу», – прервав свою филиппику в адрес доморощенных Кулибиных российского флота, сказал я. – А может, и не тут.

“Ты не пытался найти тот амбар, где пустил в ход кортик? – спросил Артамон.

– Нет.

Я не мог и не хотел объяснять ему свое состояние. Мне казалось, что подойди я к тому амбару – что-то непременно меня выдаст. Очевидно, полицейские, утверждая, что убийца всегда приходит на место злодеяния, все же ошибались.

– Но странно, что русский человек вздумал выдать тебя полиции, – заметил Сурок. – И только потому, что ты занял его тюфяк и укрылся его одеялом.

– Очевидно, он был убежден в моей вине, – понуро отвечал я.

События той ночи были столь странными, что, если бы мне пересказали их как случившиеся с кем-то другим, половину я счел бы враньем.

– И ведь как ловко все сошлось на тебе, – сказал Артамон. – Включая кортик, которым ты мог нанести удары. Но если бы полицейские схватили тебя сейчас, то были бы рады обнаружить на тебе настоящий кинжал. Кстати о кинжале: как же она его прятала, идя по городу?

Тут бы мне послать дядюшку ко всем чертям, сухопутным и морским, развернуться и убраться подальше от Малярной улицы. Но я его пожалел, ему страх как хотелось еще поговорить о незнакомке, о ее красоте и ловкости, о тонком стане, который прекрасно гляделся в коротеньком зеленом спенсере, и изящнейших в мире маленьких ножках. Я начал сначала, с той минуты, как увидел ее возле Яковлевской церкви.

Рассказывал я это уже то ли в четвертый, то ли в пятый раз, и потому у меня выработались совершенно актерские ухватки. Подобные я наблюдал еще в походе, когда матросы в своем кругу, а офицеры – в своем, рассказывают одни и те же истории четыре года подряд, закрепив как раз те слова и жесты, что по душе слушателям.

Увлекшись, я не заметил, как мы подошли к углу Малярной и Большой Королевской. Свечкин с Гречкиным вели следом за нами селерифер, как конюхи ведут породистого и злого жеребца, вися на его удилах с двух сторон. За ними брел плотник Сидор со своим инструментом в деревянном продолговатом ящике с ручкой. Как оказалось, за Сидором на ту же Малярную свернул какой-то мужик с тачкой, а что было в той тачке – бог весть.

У дверей моего дома стояли герр Шмидт – я видел его лицо в профиль – и некий высокий господин. Господин говорил, герр Шмидт кивал, да еще с мрачным видом. Услышав заливистый и громогласный хохот Артамона, который в тот миг казался мне лучшим комплиментом моему ораторскому мастерству, господин повернулся, и я узнал частного пристава Вейде.

Хуже того, он узнал меня, невзирая на щетину в полпальца, покрывавшую мои щеки, и матросский наряд.

– Господин Морозов! – громко сказал он, устремившись ко мне. – Не вздумайте убегать! Вас-то мне и надо!

Мне очень хотелось бы с чем-то сравнить мой ужас при звуках голоса частного пристава, но ничего подходящего я даже припомнить не могу. Во время морского похода случались и шторма, и ночные грозы, и пуля однажды сбила с меня шляпу, и в любой миг турецкое ядро могло прошить борт «Твердого». И что ж? Поскольку все мы на корабле были в равном положении, ужас каким-то образом делился на всю команду и уменьшался, иногда и вовсе пропадал.

Сейчас беда грозила мне одному.

Я взглянул направо, налево – и кинулся назад, едва не сбив с ног Гречкина.

Тут надо отдать должное Сурку – он первый сообразил, от кого я удираю без оглядки, и помчался следом. А уж Артамон догадался последним.

Я проскочил и мимо селерифера, и мимо тачки, родственники мои также не задержались, разве что Артамон чуть помедлил – ровно столько, сколько надо, чтобы, повернувшись к матросам, крикнуть: «За мной!»

Но у матросов в руках был неповоротливый селерифер. Они боялись бросить двухколесного урода и зачем-то попытались его развернуть, хотя он и задом наперед должен ехать исправно. Тут-то они и налетели на мужика с тачкой.

Потом мы немало удивлялись тому, как идеально селерифер уперся в борт тачки, прижав ее к стене, и всю эту сложносочиненную конструкцию заклинило.

– За мной! – орал мой бешеный дядюшка, примерно так, как в Средиземном море.

Матросы, которым мы, понятное дело, ничего не объяснили, растерялись и перепугались. Они по натуре трусами не были, но когда прямое начальство с воплями улепетывает непонятно от чего, поневоле струхнешь.

Гречкин оказался по одну сторону от застрявшего селерифера, ближе к Большой Королевской, Свечкин – по другую, ближе к частному приставу. И грешно ругать матросов за то, что они, кинув селерифер на произвол судьбы, помчались наутек, Гречкин – вслед за Артамоном, Свечкин – мимо ошалевшего от таких страстей Вейде.

Частный пристав и герр Шмидт побежали ловить меня, но уткнулись в селерифер. Вейде встряхнул его и повалил, но так удачно, что колесо подмяло его ногу. Я не знаю, как они вдвоем разбирали эту французскую баррикаду, потому что опомнился и догадался поглядеть назад уже у Ивановской церкви. О ноге приставова нам сказал нагнавший нас Гречкин.