Алексей Витаков - Проклятие красной стены

Колупай, завидев лежащего поперек дороги человека, остановил сани. Спрыгнув с воза, подошел и, посмотрев тому в лицо, быстро перекрестился. Первым желанием мужика было отбросить тело на обочину да и ехать с богом дальше. Но какая-то струнка под сердцем тонко натянулась и задрожала. «Ай, чтоб ты, окаянный, к черту под копли попал! Гляди ж ты, в одном исподнем расхлыстался на дороге! Ну, на кой ляд ты мне ныне сдался?! Ну, за что ты мне, Господи, такое наказание послал?! Сколь, Господи, ты меня еще испытывать будешь!» Колупай схватил под плечи бесчувственного монгола и заволок в сани. Сел сам и, бросив взгляд через плечо, ругаясь в голос, снял тулуп и накрыл им Илху. Влетев на рысях в деревню, Колупай прямиком помчал к дому Завиши, женщины-сорокалетки, набожной и известной своей добротой.

Внешне она соответствовала имени: высокая, статная, с прямыми темно-русыми волосами. Четырнадцать лет назад Завиша овдовела: мужа на охоте задрал медведь. Замуж повторно не вышла, не потому что не хотела, а побаивались ее местные мужички: мало того, что красивая, так еще и с неуступчивым сильным характером, который отчетливо читался в серо-голубых глазах. Сына Андрея поднимала одна, не прося помощи ни у соседей, ни у родственников, что жили за рекой в пятнадцати верстах. Завиша славилась как очень хорошая ведунья: издалека шли к ней люди лечить свои хвори и врожденные болезни.

Когда за оградой ее двора остановились сани и послышался встревоженный голос Колупая: «Эй, Завиша, выходи, по твою душу тут-ка!» — она сразу поняла, что случилось неладное, и, накинув поверх льняной сорочки полушубок, выбежала на улицу. Увидев на соломе человека, всплеснула руками:

— Неси в сени. Домой к печи не вздумай, не то в тепле кожа лоскутами отходить начнет.

— Да нешто я дурень какой!

Колупай взвалил на плечо Илху и побежал к крыльцу. Завиша велела положить больного на лавку, а сама ножом отрезала кусок овечьей шкуры.

— Ничего, ничего, пришибло малость, ну, это-то пройдет, а вот холод из тела выгонять надо, иначе погибнешь!

Ведунья, приговаривая, начала растирать шерстью кожу монгола, сначала едва касаясь, а потом все сильнее. Он так и лежал без сознания.

— Уходи, лют-мороз, зол-морок, не морозь человека доброго, его дома ждут не дождутся. Жена-красавица ждет, дети скучают, конь в стойле затосковал!

Завиша так трудилась над больным, напрягая все внутренние силы, что от нее пошел пар.

— Ну же, просыпайся, лядащий, мужик ты али не мужик!

Она била больного по щекам и снова растирала, шептала непонятные слова и, разжимая губы, посылала свое дыхание ему в рот. Прошло не меньше часа, прежде чем Илха захлопал глазами и застонал.

— Ну, слава тебе, Господи, очухивается!

Изможденная ведунья опустилась на лавку у ног больного.

— Теперь, Андрейка, застели на печи — туда его отнесем, — обратилась к сыну-подростку, который все это время наблюдал за ней из темного угла. — Эко, легонький-то какой. Давай, сынок, от такого не надорвешься.

Мать с сыном подняли Илху и понесли в дом.

Сутки монгол метался в сухом жару. Завиша вливала в него отвар за отваром большими глиняными кружками, ложилась рядом и прижималась всем телом, обнимая руками и ногами, не давая душе ускользнуть из тела. А когда пошел наконец обильный пот, женщина слезла с печи и устало сказала:

— Вот теперь жить будет!

Когда Илха первый раз спустился на пол и прошел по скрипучим половицам босыми ногами, Завиша, сидя за прялкой, широко улыбнулась и показала рукой на икону Божьей Матери, что смотрела из верхнего правого угла сквозь зыбкий огонек свечи:

— Ее благодари, спасительницу и заступницу нашу!

Монгол не понял русской речи, но суть уловил и низко поклонился лику Богородицы.

На следующий день Андрей стал водить Илху по дому и, показывая пальцем на предметы, говорить, как они называются. Монгол с интересом повторял, стараясь правильно произносить каждое слово. Иногда получалось довольно смешно, и все трое весело хохотали. Бывший раб неожиданно для себя стал замечать, что ему очень хорошо в этом деревянном доме, с этими терпеливыми людьми, а при мысли о хозяйке новое, доселе неизведанное тепло разливалось по всему телу, к горлу подкатывал сладковатый комок. Столько света и простора никогда еще не ощущала душа монгольского воина. С утра до вечера он трудился, как заведенный, выполняя всю нехитрую работу по дому, изучая русский язык и научая монгольской речи на диво смышленого Андрея.

Прошло два месяца. Зима понемногу начала сдавать позиции, уступая робкому солнечному свету. Стали появляться первые тонкие извилистые ручейки, а с крыш зарядила капель. Навоз, который лежал возле хлевов, оттаял и пах на всю деревню. Люди стали чаще наведываться друг к другу в гости, обсуждали будущую страду. Дети с улюлюканьем и смехом носились по улицам, придумывая разные игры и запуская то змеев в небо, то деревянные плотики по ручьям. Казалось, не было никакого монгольского нашествия, не горела многострадальная Рязань, не рыдали по убитым вдовы и старики.

Андрей тоже не сидел в избе: чуть солнце вставало, выпивал кружку молока, заедал краюхой хлеба и вперед, к детворе. Завиша не держала, не заваливала работой — пусть, мол, набегается досыта, а под трудовой хомут всегда успеет, тем паче, не так уж долго и осталось до взрослой жизни.

Иногда нет-нет, да и поглядывала ведунья на Илху, розовея лицом. Хоть с виду и не пара он ей: щуплый да невысокий, но приметила женщина какую-то особую упругую силу в этом чужеземце, которая делала его стойким перед обидными словами деревенских мужиков и бабьими колкими смешками. Многое не получалось у Илхи по хозяйству: где из рук валилось, где просто силенок не хватало. И лишь благодарная, извиняющаяся улыбка никогда не сходила с лица. Вот за эту улыбку и нравился он Завише, ибо, полагала ведунья, когда человек улыбается, он прав. А Бог, как известно, не в силе, но в правде. Хотя поначалу была одна загвоздка: Илха отказывался мыться, считая, что вода смывает силу и здоровье. Но это заблуждение удалось преодолеть: степняк со временем убедился, что грязь является причиной многих болезней, а раны так и вовсе первым делом промывать нужно, и сам с нетерпением ждал четверга, чтобы затопить баню.

В тот день Илха, как обычно, под вечер отправился в баню на «первый пар». Сладко почесываясь, он влез на полок и растянулся на животе. Только Вечное Синее Небо знало, как нелегко ему было не думать о Завише: жар то и дело вспыхивал внизу живота, от кончиков пальцев ног до макушки пробегала томительная дрожь, сердце начинало глухо стучать в мокрую доску. Он приподнялся на руках, чтобы встать и вылить на камни запаренной на травах воды, ибо это очень помогало отвлечься от подступившего желания, как вдруг дверь, осторожно скрипнув, приоткрылась, и он увидел ослепительно-прекрасное белое бедро.