Алексей Витаков - Проклятие красной стены

— Тогда тебя казнят за невыполнение приказа.

— Кто, позволь узнать?

— Мои нукеры, которым я тоже вручу письменный приказ.

— Твоя душа никогда не обретет покоя в чертогах Вечного Синего Неба. Никогда, Хайду. Тебя проклянут от седьмого колена вниз и до сорокового вверх. Неужели тысяча воинов погибла напрасно? Одумайся, ведь ты без двух лун темник. А голову того пса я лично насажу на копье и привезу на курултай всех ханов Золотой Орды. Ты очень скоро позабудешь о честолюбии и мести. Одумайся, Хайду. Заклинаю тебя Вечным Синим Небом и предками до сотого колена.

— Нет, Хуцзир. И да будет так, как я сказал. Если я умру, ты отведешь войско. Всё. Скачи к урусам и уговори их вождя принять мои условия.

— А если они не согласятся? Ты ведь знаешь, нашу мудрость эти собаки называют коварством. Что, если они не поверят мне, посчитав, что мы просто выманиваем их вождя, а сами все равно ударим, независимо от исхода поединка.

— Поверят, Хуцзир, — Хайду, прищурившись, посмотрел вдаль и дернул повод. — Если не поверят, ты останешься в их лагере. Независимо от того, убьют меня или нет. Твоя жизнь будет залогом того, что монголы не нападут первыми. Что монголы, в случае моего поражения, отойдут под бунчуки Бату-хана, а в случае моей победы Смоленск сохранится. Мы получим дань и уйдем. Я отдам Смоленск на разграбление, только если русы убьют послов, то есть тебя, Хуцзир. Но я не думаю о таком исходе. Это вряд ли.

Перед мысленным взором Хайду выплыло лицо Голяты.

— Воины не простят тебе этого, Хайду. Все ждут не только дани, но и грабежа, красивых женщин, крепких рабов для продаж.

— Думай о своей роли, тысячник! А мои планы оставь мне. Ты будешь в заложниках до тех пор, пока в этом есть необходимость. Я все сказал.

Ордос медленно поплыл над полем, унося хозяина от онемевшего Хуцзира. Хайду не сомневался: тысячник выполнит его приказ, иначе — смерть. Но даже смерть надо заслужить, а тем более — монгольскую. Хуцзир все сделает, как надо. Теперь можно спокойно собраться с мыслями.

На серой линии горизонта показались сначала купола собора, застывшего на холме, а потом и башни кремля. Джихангир чувствовал, что урус повторяться не станет, поэтому шел к городу, не опасаясь увидеть неприятельское войско. Полусотня во главе с Хуцзиром унеслась на переговоры, высоко держа шестихвостое знамя. Спешить некуда. Нужно дождаться ответа.

Хайду поднял правую руку. Войско остановилось. Пусть воины отдыхают. Готовят еду, просушивают возле костров одежду, чинят ичиги, ремонтируют доспехи, правят мечи. Пускай готовятся к битве, которой не будет. У них был плохой день, потом плохая, очень плохая ночь. Поэтому надо дать им отдохнуть.

Этот урус не будет встречать монголов в открытом поле. Он хоть и одержал победу, но прекрасно понял, что второй раз такой удачи не видать. Нанеся значительный урон неприятелю и думая, что пошатнул твердость духа монголов, он должен использовать стены. Интересно, как? Наверняка расположит лучников и пращников на забрале, а пехоту поставит внизу. У него хорошая пехота. Копья такой длины, что испытанные боевые кони шарахаются. Да, а конницу он спрячет за воротами. Вроде горстка конных, а неприятностей при хорошем управлении причинить могут много. Тактика проста и широко известна. Чтобы подойти к стенам, придется вначале драться в пешем строю с русской ратью, а в таком бою один урус стоит пяти монголов. Но этот воевода наверняка выкинет что-нибудь похлеще того, что первым приходит на ум. Что там говорил тщеславец Хуцзир: воины, мол, хотят грабежа, красивых женщин, крепких рабов. Красивых женщин, хм! Хайду прикрыл глаза и мысленно перенесся на двадцать два года назад.

Город горел. Черный дым затянул ночные звезды и полную луну. Воздух сотрясался от криков победителей и страшных воплей побежденных. Рушились дома. Пыль, гарь, запекшаяся на песке кровь. Много крови. Много обезумевших женщин. Мужчин в плен не брали. Убивали на месте, независимо от того, было в руках оружие или нет. Всех — и стариков, и детей. Из дворца шаха выволакивали ценности: ковры, одежду, посуду, оружие. И делили между собой прямо на площади. Сволочь-шах успел умертвить почти весь свой гарем, дабы он не достался победителям. Почти, но все же не весь. Иначе воины стали бы грызть и насиловать камни. Потому что гаремы князей и шахов — это самая сладкая мечта любого завоевателя. Что до обычных женщин, то они всегда под рукой. А вот гарем! Ухоженные, гладкие тела искушенных в любви жен и наложниц. Благовония. Чистые, изысканные ткани будуаров, на которые хочется уронить пропахшее потом, чужой кровью и войной тело.

В одну комнату выстроилась очередь. Хайду посчитал: семьдесят второй. А сколько было до того, как он добрался сюда? Дело шло ходко: воины истосковались по женскому теплу. У некоторых семяизвержение наступало только от мыслей об этом.

Она была темнокожей, худой и почти безгрудой. Обычные женщины, чьи крики неслись с дымных улиц, по мнению молодого Хайду, были куда привлекательнее. Но что значит — гарем! Тым-л-лях! Если воин в числе лучших — ему позволят посетить гарем. Разрешат командиры и ветераны. Его не прогонят от сладкой добычи.

До этого дня он не знал, что такое женщина. Он даже не представлял толком, как нужно себя вести. Весь опыт основывался лишь на рассказах товарищей по оружию.

Хайду смотрел на темнокожую и ясно понимал, что она никакая не жена и даже не наложница, а всего лишь прислуга, привезенная из далеких стран и купленная хозяином или хозяйкой на обычном невольничьем рынке. Бывший раб почувствовал в девушке родственную душу. Он оперся коленом на смятые простыни и даже сквозь плотную ткань штанов ощутил, насколько они мокры. Женщина лежала на боку, закрыв лицо ладонями. Красивая тонкая линия бедра и ягодиц. Незавершенность линии говорила о совсем юном возрасте. Взгляд скользнул дальше — спина. Воина передернуло. Кожа содрана, словно по ней долго били хлыстом, сыпали соль и снова били. Он достал из походной сумки мазь и протянул. Но тут ворвался младший темник Бельгутей и закричал:

— Чего ты так долго возишься?

Увидев в руках Хайду мазь, сверкнул глазами:

— Еще раз замечу, что проявил жалость, — отрублю руку! А пока ступай!

— Обещаешь, что никому не скажешь?!

— А если нет, тогда что?

— Тогда я тебя убью прямо здесь!

— Я тебе обещаю, но не потому, что боюсь, а потому, что сам был такой. Ступай!

Хайду на ватных ногах пошел прочь. Ни кровь, ни крики, ни стоны людей не врезались так глубоко в сердце, как израненная спина той девушки. Никогда он не захочет такого удовлетворения своих желаний. Отныне гаремы не влекли его. Всякий раз после того случая, когда падали новые города и рушились очередные хоромы правителей, он обходил стороной стены, за которыми скрывались дорогие ткани и роскошные будуары.