Дмитрий Агалаков - Полет орлицы

Но сесть Карл Седьмой не успел…

Вперед быстро вышла Жанна и, неожиданно упав на колени, обняла ноги своего короля.

— Милый мой король! — громко воскликнула она. — Отныне исполнено желание Господа Бога, который хотел, чтобы я сняла осаду с Орлеана и привела вас в город Реймс — дабы приняли вы святое миропомазание! Сегодня вы стали истинным королем, которому принадлежит королевство Франция!

Да, ей позволялось многое! И лишь ее боевой стяг, поднявший дух французов, стоял сейчас на хорах кафедрального собора города Реймса!

Карл благодарно коснулся рукой ее головы — и Жанна разрыдалась. И тогда затрубили трубы, а собравшийся в соборе народ закричал:

— Радостная весть! Радостная весть!

Новый король опустился на богатый трон, положил на подлокотники руки. И только самые близкие в эту воистину торжественную минуту могли заметить, что взгляд Карла Валуа изменился. Стать прежним ему уже было не дано…

Высоко подняв голову, Карл Седьмой оглядел присутствующих, и в первую очередь — своих приближенных. Да, все изменилось! Каждый в его государстве называл его «королем», но далеко не все верили в это! Даже самые близкие! Даже Орлеанский Бастард и Алансон! Некоторые до сих пор считали, что настоящий, законный король — в Англии, в плену, и это — Карл Орлеанский. Но что грезить о том, кого никогда не увидит земля Франции? Он же, Карл Валуа, от которого отреклись отец и мать, назвав его ублюдком, всегда был запасным вариантом. Но теперь все изменилось! Пророчество Жанны сбылось — и капли древнего мира упали на его чело, окропили его тело! Дело сделано — теперь никто не усмехнется за его спиной. А усмехнется — поплатится головой! Да будет так!

…День коронации заканчивался. Многих отпрысков знатных родов и простых оруженосцев, отвагой прославивших свои имена в Луарской кампании, посвятили в этот день в рыцари. Рене Анжуйский принял посвящение от графа де Клермона. Жиля де Рэ король сделал маршалом Франции. Что до простого народа, то он ликовал, набивая животы дармовым угощением и наслаждаясь дешевым вином, расставленным в бочках по городу.

К большому сожалению Жанны, Рене Анжуйский вскоре намеревался вернуться домой — в Бар и Лотарингию. Бургундские банды не давали покоя его владениям. На время Жанну собирались покинуть Бертран де Пуланжи и Жан де Новелонпон. Робер де Бодрикур, приехавший на коронацию, тепло обнявший Жанну, лично собирался увезти своих рыцарей — их боевые таланты понадобились ему в Вокулере.

Но Деве Жанне было не до сантиментов. Даже счастливый праздничный день она проводила в трудах.

— Герцогу Бургундскому, семнадцатого июля тысяча четыреста двадцать девятого года, — продиктовала она отцу Паскерелю первые строки письма. — Иисус, Мария!..

Темнело. Двор уже давно бражничал на пиру, посвященном великому празднику, а Жанна все еще сочиняла послание человеку, которого искренне не любила, но готова была простить, если он одумается и встанет на путь истины, поверенной ей Богом. Иногда она улыбалась выдуманным оборотам, и вместе с ней улыбался отец Паскерель. Наконец духовник Жанны выправил текст, и девушка сказала:

— А теперь прочитайте.

— Гм-гм, — откашлялся тот и отер губы платком. — «Высокочтимый и внушающий страх принц, герцог Бургундский! — начал он. — Дева просит вас от имени Царя Небесного, моего справедливого и высочайшего Господина, чтобы король Франции и вы заключили добрый и прочный мир на долгие лета. Полностью простите друг друга от всего сердца, как то подобает истинным христианам; а ежели вам нравится воевать, идите на сарацин. — Жанна и отец Паскерель, довольные шуткой, переглянулись. — Принц Бургундский, я смиренно прошу вас не воевать более со святым королевством Франции и немедленно отозвать своих людей, кои находятся в некоторых крепостях святого королевства. Что же до славного короля Франции, он готов заключить мир с вами, и теперь все зависит от вас. От имени Царя Небесного, моего справедливого и высочайшего Господина, ради вашей пользы, чести и жизни сообщаю: вам не выиграть ни одного сражения против французов! И будьте уверены — какое бы количество людей вы ни повели против нас, вам придется сожалеть о сражении и пролитой крови. Вот уже три недели, как я написала вам и послала с герольдом доброе письмо, чтобы вы присутствовали на миропомазании короля, кое сегодня, в воскресенье семнадцатого дня нынешнего месяца июля, происходит в городе Реймсе. Но я не получила на это письмо ответа и с тех пор не имела известий от названного глашатая. Поручаю вас Господу Богу, да хранит Он вас, если Ему будет угодно. И молю Бога, чтобы Он установил добрый мир».

— Хорошее письмо, — сказал Жан Паскерель и вздохнул. — Но что-то подсказывает мне, что герцог не ответит…

— Не ответит — ему же будет хуже, — твердо сказала Жанна. — Англичан Господь уже наказал — накажет и бургундцев!

— Дай-то Бог, — кивнул отец Паскерель.

В эту минуту в дверь постучали.

— Кто там? — громко спросила Жанна.

Дверь приоткрылась и в комнату заглянул ее паж де Кут.

— Дама Жанна, — тихо произнес он. — К вам господин и госпожа д’Арк. Что им сказать?

Жан Паскерель поднялся.

— Я загляну попозже, дочь моя, — кивнул он.

— Да, святой отец, — согласилась девушка. — Попозже…

Они стояли перед ней — два скромных человека, отец и мать. Именно — отец и мать, потому что других родителей она никогда не знала. Сколько угодно Жанна могла фантазировать, придумывая себе достоинства Людовика Орлеанского, всесильного владыки… Но его никогда не было с ней. А вот Жак д’Арк был. Это он держал ее на руках, усаживал к себе на колени, когда забирался в седло, чтобы вместе путешествовать по округе Домреми. И эта женщина нянчила ее, спасала от болезней… Их она любила и не принимала одновременно. И от этого еще горше было ее сердцу.

— Здравствуйте, — сказала Жанна.

Жак д’Арк и Изабелла де Вутон поздоровались с ней, но как-то иначе, чем раньше. Между ними выросла стена — из победоносных боев Девы, восторженной молвы, блистательных принцев, окружавших нынче их Жаннету, — принцев, которые всегда смотрели сверху вниз на всех, в ком текла кровь разлива попроще. Сам король, как говорили все, слушает ее. А еще между Жанной и отцом стояло его непонимание, неверие в нее, его нежелание даже предположить, что она была способна на чудо. И вот это чудо было сотворено — перед лицом всей Европы, за считанные недели. И собственная глухота и слепота Жака д’Арка отторгали его от девушки, которую он называл дочерью. Жанна видела, что мать хочет броситься к ней — обнять ее, но не решается.

Не решилась сделать первый шаг и Жанна.

Им принесли еды, но Жак д’Арк так и не притронулся к ней. Он все хмурился, только пригубил вина. Мать сказала, что сыта, что в «Голубом теленке», где они остановились, их хорошо накормили. Они проговорили недолго.