Дарья Плещеева - Операция «Аврора»

Давид Долматовский сидел в «Северной Звезде» за великолепно накрытым столом и ждал. Поигрывали в электрическом свете точеные грани хрустальных рюмок и графина, наполненного темно-янтарным коллекционным шустовским коньяком. Серебрилось блюдо с припущенной в белом вине севрюгой. Отдельно лоснились в вазочках маринованные белые грибы с зеленью базилика и кубики пармезана, политые подогретым медом. У рояля две певицы ангельскими голосами пели итальянскую баркаролу. Долматовский слушал придирчиво — он эту баркаролу любил и немного ревновал: ну как какие-то девчонки споют лучше, чем он сам?

Сидевшие в зале дамы и девицы с интересом поглядывали на Долматовского. Еще бы! Общий любимец, лучший баритон, какой только можно вообразить. Долматовский прятался от взглядов за распахнутыми газетными страницами, потому и пропустил появление друзей.

Голицын, подойдя, похлопал его по плечу.

— Ну, что? — спросил Давид. — Какой сосуд готовить для обмывания?

— Большую крестильную купель! Обмываем двух Анн второй степени! — Голицын торжественно взмахнул руками. — И поздравь меня с полковником, а Дениса Николаевича — с подполковником.

— Так ты через чин, что ли, прыгнул?

— Ну, не совсем. Больше месяца в подполковниках проходил. А вчера личным распоряжением Его Императорского Величества получил два «чистых» просвета [35] В русской императорской армии погоны полковника имели два просвета без звездочек, то есть «чистые». . Денис, что ты стоишь, садись вот сюда, а я — визави.

Давыдов покорно сел.

Безумный день, день его величайшего торжества, вверг Дениса в отрешенное состояние. Казалось, сама судьба щедро вознаграждает за утрату, но должно было пройти время. Нельзя же так — и утраты, и награды разом! Время, чтобы осознать: эта женщина ему не принадлежала, а потерять то, что не твое, кажется, невозможно…

Долматовский с любопытством глядел на Дениса. Он знал этого офицера — не так хорошо, как Голицына, но достаточно для уважения. И он, настоящий артист, тонко настроенный и чуткий, понимал: с Давыдовым неладно.

Собственно, и Голицын это прекрасно понимал. Но он более трезво смотрел на жизнь. И полагал, что нянчиться с боевым офицером, как с больным младенцем, — даже как-то оскорбительно для него. Опять же — аудиенция. Опять же — новый чин и орден…

Андрей, приосанившись, обвел взглядом ресторанный зал. Сколько же тут красивых женщин и девиц! И все взгляды обращены к столику, где сидят артист Долматовский, подполковник Давыдов и полковник Голицын.

Долматовский вдруг встал и пошел к роялю. Это было неторопливое шествие — по дороге он целовал ручки знакомым дамам.

Давид собирался спеть что-то бодрое и страстное, разгоняющее мрак в душе. Он перебирал в памяти весь свой обширный репертуар, но песни и романсы, для других случаев пригодные, вдруг показались лживыми и фальшивыми. Чем ближе он подходил к роялю, тем более овладевала его душой растерянность: да что ж такое?! Он, Давид Долматовский, не в состоянии подобрать нужные слова и нужную музыку?!

И вдруг Давид понял: не в бодрости и не в страсти тут дело. Они — сиюминутны, они — земные, а вытащить душу вверх может только то, что выше… то, что выше…

Решение пришло сразу. Он тихо переговорил с певицами-сестричками, с щеголеватым аккомпаниатором. Потом встал перед роялем и изящным движением оправил на себе фрак.

Зал притих в ожидании.

И вот зазвучали первые аккорды.

— негромко, но так, что весь зал затрепетал от бархатного голоса, начал Долматовский.

И весь зал беззвучно подхватил:

Голицын немного удивился — он предупредил Долматовского, что новоявленный подполковник Давыдов от сердечных волнений малость не в себе, и никаких романтических томлений исполнять не надо. А вот, извольте радоваться, поет — поет о прекрасной звезде, о единственной незакатной…

Андрей был далек от поэзии, но голос Долматовского совершил чудо — он донес до Голицына тайный смысл романса. Есть на свете незакатная звезда, и сияет она для тех, кто ей служит.

Душа отозвалась на голос. Андрей встал, как если бы звучал государственный гимн. Он подтянулся, расправил плечи, подбородок сам собой немного вздернулся — Голицын держал равнение на незримую звезду. Ему было все равно, что подумает публика в зале.

Давыдов посмотрел на него и вдруг все понял. Он тоже встал — плечом к плечу с другом. Встал точно так же — словно в строй. А дальше началось то, чего предвидеть Долматовский никак не мог, — в разных концах зала поднимались офицеры. Пожилой флотский капитан, два молоденьких артиллериста, конногвардеец, «черный» александрийский гусар…

Есть вещи, которых умом не понять, но они передаются, словно радиоволны господина Маркони, незримо пронизывают пространство, и откликается тот, чья душа настроена на прием этих волн.

Все они стояли сейчас в одном строю.

Последние слова Долматовский не пропел, а скорее прошептал. И наступила тишина.

— Да… — сказал Давыдов, наверное, сам себе.

— Да, — подтвердил Голицын.

Они справились. Они разогнали мрак, и теперь звезда уже никогда не погаснет. И пусть никто не знает, какой ценой им это далось, — но присутствие немеркнущей звезды ощущают все.

Долматовский шел к ним через притихший зал, сам немного озадаченный впечатлением, которое произвел на публику.

Он хотел пошутить насчет задуманного обмывания чинов и орденов, но лица друзей были серьезны. И вдруг Долматовский осознал: не просто блестят в лучах электрических лампочек коротко стриженые светлые волосы Голицына, это ранняя седина! И белый фамильный локон на лбу Давыдова — предвестник того серебра, что уже проглядывает на висках.

— Спасибо, Давид, — сказал Голицын слегка севшим голосом. — Ты молодец!

— Мне тоже понравилось, — поддержал Давыдов, и на лице его забрезжила тень улыбки. — Как будто ангел пролетел!..

— У меня есть тост, господа! — Андрей решительным движением разлил по рюмкам коньяк. Денис и Давид взяли каждый свою и приготовились слушать.

Подняв рюмку, Голицын хотел было сказать: «Я хочу выпить за звезду России…» Но внезапно он понял: получается нелепица. При чем тут коньяк, при чем тут английское слово «тост»? Вот у Долматовского получилось — так спел, что все эту звезду России над головой увидели, и ничего тут ни прибавить, ни убавить.