Дарья Плещеева - Операция «Аврора»

Денис подал сигнал из кухонного окна — дважды зажег и выключил свет. Открывать и закрывать окно не рискнул.

Теперь оставалось ждать возможности переправить записку своим.

Давыдов нервничал, злился, пытался успокоить себя строгим внушением: «Так тебе, дураку, и надо. За содеянное нужно платить, ошибки нужно исправлять…» Но упустить такую отличную возможность поймать противника с поличным, с пробиркой экстракта кураре, в обществе террориста Шапиро!

Головин был современным общественным деятелем и икон дома не держал. Так что Давыдов помолился перед воображаемыми образами.

И молитва была услышана!

Рано утром Дениса разбудил камердинер Головина.

— Велено вставать и собираться. Завтрак уже готов.

— А что такое?

— Отсюда поедете куда-то.

— Хорошо, ступайте.

Теоретически Давыдова могли отвезти поближе к резиденции московского градоначальника, и туда бы приехал Гольдовский с фраком и прочими доспехами светского человека. Практически — черт их, масонов, разберет? Но свои видели ночью сигнал, свои придумают, как быть! Максимов — умница, Нарсежак самого нечистого не побоится.

Когда Давыдов, Головин и смуглый толстый господин, ночевавший в гостиной, спустились вниз, во дворе стоял автомобиль — «Руссо-Балт» того самого образца, что недавно заказал императорский гараж.

Во дворе было пусто — мужики с пилой, видно, отсыпались после дежурства, дворник мел улицу перед распахнутыми воротами. Другой охраны Давыдов не заметил. Наверно, масоны решили, что она уже ни к чему. Он огляделся по сторонам, поднял взгляд к небу и воскликнул:

— Ничего себе! Сколько же их там?!

Головин невольно уставился на березу, развилки веток которой были усажены вороньими гнездами.

— Говорят, ворон — умнейшая птица. А я считаю, что обычная ворона — не глупее, — продолжал Давыдов. — Когда растяпу называют вороной — это просто глупо. Ворона совсем не растяпа, а очень даже хитра. Я, когда лежал раненый, наблюдал за ними в окошко…

Болтая о птичьих повадках, он вместе с масонами сел в машину и укатил. Под кустом осталась лежать вовремя выброшенная смятая папиросная коробка.

Минуты две спустя во дворе появился нищий в лохмотьях. Он всюду шарил палкой с гвоздем, подцепляя разнообразную дрянь и тщательно ее исследуя.

— Ты еще откуда взялся?! — вызверился дворник. Он этого грязнулю в свои владения не впускал.

— Твое какое дело? — ощерился нищий.

— Чеши отсюда, пока цел!

— Да ты чего орешь? Я насчет окурочков, окурочки на фабрику сдаю… Вот, вот они, мои голубчики!

Он подхватил смятую папиросную коробку.

— Ну, щас я тебя… — Дворник бросился к нищему, но тот оказался ловок и выбежал за ворота.

Пробежав квартал и завернув за угол, Нарсежак остановился, открыл смятую коробочку, вынул листок папиросной бумаги, прочитал сообщение и присвистнул. Дело было такое, что требовалось срочно донести о нем начальству.

На груди у Федора висела жестяная детская свистулька. Он подул дважды, потом еще дважды, невольно поморщившись от жуткого звука. Свистульки за то и были выбраны, что опасений взрослым не внушали, мало ли где ребятишки играют, а слышно их было чуть ли не за полверсты.

Через несколько минут подкатил извозчик. В пролетке сидел Никишин.

— Давайте рубаху!.. — приказал Нарсежак. — Саня, гони!

Пролетка, в которую была заложена не обычная извозчичья, а очень даже хорошая лошадь, понеслась по тихой улице. За ней оставался след — разбросанное тряпье, армяк в невероятных заплатах, страшный жилет, грязная рубаха…

Через полчаса донесение легло на стол к подполковнику Максимову.

— Спасибо, Федор Самуилович, — сказал Максимов. — Ну что же, вызываем СОВА! Петров, где вы там? Соедините меня с полковником Роговым. Ходжсон — по моей части, а московские заговорщики — уже по «совиной». Федор Самуилович, оденьтесь по-человечески, будете участвовать в совещании. Хорошо бы Рогов взял на себя переговоры с германским послом и с градоначальником, а мы тогда бы спокойненько организовали наблюдение…

— Мне бы хоть душ принять. Запаршивел, будто неделю на паперти сидел, — попросил Нарсежак. — А наблюдение будет, не извольте беспокоиться!..

Сознание возвращалось толчками. Вспышки света, отдельные звуки и обрывки фраз, выплывающие из ровного «белого» шума, смутные фигуры, проступающие сквозь странный серый туман вокруг. Наконец перед взором сформировалось чье-то лицо, смутно знакомое. Андрей сделал над собой усилие, пытаясь сфокусироваться на этом лице. И, кажется, на миг ему это удалось. Во всяком случае, черты лица перестали плыть, и четко прозвучала фраза:

— У него сильная контузия!..

«Это у меня — контузия?.. — слабо удивился Голицын. — Ах, да! Кажется, был какой-то взрыв, и на меня упал потолок?..» Сознание отказывалось воспринимать действительность, пыталось соскользнуть в спасительную тишину беспамятства, но Андрей не дал ему такой возможности. Он вспомнил, как профессор Яринцев проводил с курсантами академии специальные тренинги по управлению собственным «я». Надо только представить, что ты — это не совсем ты, а как бы часть тебя. Сам же ты наблюдаешь со стороны и можешь заставить или направить свое «я» двигаться в нужную сторону. К свету. К реальности.

Андрей постарался в точности воспроизвести последовательность действий, что не раз проделывал на тех тренировках. И спустя какое-то время понял, что ему удалось. Возникло странное ощущение, будто он находится сразу в двух местах. Вот он лежит на полу в разгромленном взрывом кабинете, а вот он же стоит у выбитого окна и смотрит вниз, на тротуар. Потом оборачивается от окна, подходит к себе, лежащему, наклоняется и говорит: «Хватит валяться, подполковник! Дел по горло, вставай!..»

Глубокий вздох отозвался вспышкой боли в голове, и Андрей застонал.

— Он очнулся! — крикнул кто-то.

Возникло движение — скрип и хруст от многочисленных шагов нескольких человек. Голицын приоткрыл глаза и сразу увидел склонившегося к нему Теплякова.

— Привет, Антон… — выговорил он одними губами. — Поймал?..

— Андрей Николаевич, слава богу, вы живы! — улыбнулся штабс-капитан.

Рядом с ним возникла встревоженная физиономия Пети Лапикова.

— Господин подполковник, с возвращением! Мы так за вас переживали!..

— Докладываю, — посерьезнел Тепляков. — Один из террористов пойман и сидит в дежурной части, пристегнутый наручниками к батарее парового отопления. Второму удалось скрыться. Но, думаю, ненадолго!..

— Как себя чувствует Гринько?.. — тихо спросил Голицын.

— Степан Михайлович жив. Доставили в Мариинскую. Оперировать сам профессор Павлов будет!