Дарья Плещеева - Операция «Аврора»

— Ну, хорошо. Велели передать: твои извинения приняты, теперь ты должен привезти к нам Шапиро.

— Ну и привезу. Надеюсь не прямо сейчас? Завтра с утра поеду к Кошко, возьму вашего однорукого… А куда с ним дальше деваться?

— Подожди у аппарата, я свяжусь с нашими и получу инструкции.

Инструкции были такие: забрав Шапиро, доехать вместе с ним по Тверской до Александровского вокзала, встать на углу Грузинского вала и ждать. Подойдет к пролетке человек, поздоровается, передаст поклон от господина Сумарокова, и тогда идти вместе с этим человеком.

Вот теперь следовало соблюдать двойную, а то и тройную осторожность.

Давыдов поставил на кухонное окно лампу — знак, что к нему не следует входить. Потом написал сообщение для Нарсежака, плотно свернул и сбросил во двор — туда, где под водосточной трубой стояла бочка для дождевой воды.

Была прекрасная и душистая майская ночь.

Немного похолодало — как всегда в пору цветения черемухи. Где-то поблизости росло большое дерево, и ветерком приносило волны аромата. Давыдов стоял у открытого окна, дышал и вдруг понял, что он ни о чем не думает, просто существует в полной гармонии с ночным небом и черемуховым ветром.

Точно такая же гармония должна была возникнуть завтра. Денис, отправляясь во вражье логово, обязан был чувствовать, что он — не один, что поблизости — свои, что не дадут пропасть!

Кошко, прежде чем подписать бумаги, связанные с освобождением Шапиро, тихо спросил:

— Помощь нужна?

— Возможно. Если будут осложнения, к вам обратится мой помощник, он служит в СОВА, фамилия — Нарсежак.

— Слыхал про такого. Ну, с богом, Денис Николаевич! — И Кошко, немного смутившись, перекрестил Давыдова.

Шапиро выходить из камеры не пожелал, требовал адвоката, настаивал на том, что его освобождение — провокация. Наконец он заявил, чтобы за ним приехал доктор Маргулис.

— Доктор Кащенко сейчас за вами приедет! — пригрозил вызванный к буяну Кошко. Это имя анархисту было знакомо. Он посмотрел на Аркадия Францевича исподлобья, сверкнул черными глазищами так, что, казалось, мог бы каменную стенку прожечь, но пошел на попятный.

Наконец Денису удалось вывести свою добычу в Малый Гнездниковский, где уже ждала извозчичья пролетка.

— К Тверской заставе, — сказал он вознице. — Да поскорее.

Где-то поблизости были свои — смотрели на пролетку издали. И у Тверской заставы ждали свои. Своим мог оказаться дворник, бегущий с огромным совком и метлой убирать с улицы конский навоз, своим мог оказаться мальчик-посыльный из магазина, своим мог оказаться и крестьянский детина, стоящий перед вокзалом в полном изумлении: прибыть-то прибыл, а куда идти, кого спрашивать, как жить дальше?

— Обманешь — прокляну, — вдруг сказал Шапиро. — Я хорошие проклятия знаю, я ведь из хасидской семьи, мы умеем! Прокляну, как пророк Элиша детей проклял, прокляну всеми проклятиями, что записаны в книге Закона!

— Договорились, — ответил на это Давыдов.

Возле Александровского вокзала проторчали довольно долго. Наконец явился посланец Гольдовского, сказал пароль, вскочил в пролетку, и Давыдов с Шапиро поехали назад по Тверской.

Ехали долго, петляли, заехали аж за Лефортово. Человек, присланный масонами, с виду — мастеровой, какой-нибудь слесарь с завода Гужона, в разговоры не вступал. Шапиро время от времени что-то бормотал себе под нос. Давыдов и вовсе не имел желания ни с кем разговаривать. Наконец пролетка остановилась.

— Выходим, — сказал посланец. — Нам — туда, во двор.

Во дворе стояли деревянные двухэтажные домишки самого мещанского вида, сушилось на веревках белье, играли в песке босоногие детишки, у распахнутой двери сарая стояли козлы, и два местных жителя, переругиваясь, пилили длинную доску.

Давыдова и Шапиро привели в квартиру, убранную чуть ли не по-царски. Не должно было быть в облупленном домишке таких квартир, однако и мебель, и шторы, и даже бархатные подушки на диване, отделанные золотыми шнурами и кистями, прямо-таки кричали о роскоши.

Навстречу вышел мужчина с неимоверной высоты лбом и фантастической величины усами. Денис узнал Федора Александровича Головина.

— Добрый день, — сказал Головин. — Вы сдержали слово, это хорошо. Здравствуйте, Саша Петр!

Это относилось к Шапиро. Однако анархист ответил не сразу. Он разглядывал обстановку, всем видом показывая: дайте мне волю, и я всю эту мелкобуржуазную роскошь вытащу во двор и сожгу во имя светлого будущего!

— Получайте, с доставкой на дом. — Давыдов указал на Шапиро. — Еще раз приношу извинения за тот инцидент.

— Гольдовский все объяснил. Но с господином Балавинским вам пока лучше не встречаться.

— Постараюсь.

— Садитесь, Денис Николаевич. Поговорим о ваших возможностях и наших желаниях…

— А потом? — вдруг спросил Шапиро.

— Что — потом?

— Потом его куда?

Шапиро указал пальцем на Давыдова.

— О чем это вы, Саша Петр?

— Его выпускать нельзя. Пойдем, поговорим. А этого — не выпускать, понятно?

— Понятно, — сразу согласился Головин. — Посидите пока тут, господин Давыдов, а мы переговорим. Уходить не советую…

Проверять эту возможность Давыдов не стал. Ему вынесли из кабинета стопку книг, чтобы не скучал. Он выбрал коричневый томик сочинений господина Ростана в переводе госпожи Щепкиной-Куперник. Его сразу заинтересовали торчащие меж страниц бумажные закладки. Оказалось, кто-то в этом доме с увлечением читал стихотворную пьесу «Орленок» — о сыне Наполеона Бонапарта и о романтичных заговорщиках, которые хотели вернуть ему отцовский трон. Пока Давыдов с увлечением искал параллели с российской действительностью, разговор в кабинете завершился; Головин, Шапиро и толстый смуглый господин, которого Денис видел на совещании у Балавинского, вышли.

— Нет, другого пути нет, — сказал Шапиро, отвечая на неизвестный Давыдову вопрос. — Сколько можно повторять?! Что, кроме террора?! Ничто другое их не проймет! Только террор, только страх! Как во времена французской революции!

Он вздернул подбородок и замер с приоткрытым ртом — ни дать ни взять, санкюлот, идущий штурмовать Бастилию.

— Савелий! — крикнул Головин. — Поезжай с этим господином в больницу к Маргулису!

— Сейчас!.. — отозвался бас из глубины квартиры.

— А вы, господин Давыдов, пока поживете здесь.

— Не возражаю, если это нужно для дела, — сказал Денис.

— Именно что для дела. У вас есть фрак?

— Есть. В Питере.

На самом деле, давыдовский фрак висел в шкафу у Барсукова, но подставлять доброго приятеля Давыдов не хотел.

— Выпускать его нельзя, — сказал Шапиро. Головин кивнул. — Его нужно готовить для дела. Для дела! — И глаза анархиста вспыхнули неземным восторгом.